«Театр вовсе не безделица, не пустая вещь. Есть много в мире такого, что для отдалившихся от христианства служит незримой ступенью к христианству. В том числе и театр, если будет он обращен к своему высшему предназначению».
Н.В.Гоголь

Людмила Разумовская

РУССКИЙ  ОСТАТОК

( СЦЕНЫ ИЗ РОМАНА )

 

 

                Декорация на сцене – условна. На фоне черных и холстяных драпировок – старые фотографические портреты царских офицеров, Феодоровская икона Божией Матери, портрет Государя Императора Николая Второго. Стол, стулья.   

               На сцену выходит пожилой офицер в серой немецкой военной форме с русской нашивкой на левом рукаве, на которой изображен щит с Андреевским полем и буквами: РОА.

АЛЕКСАНДР (обращаясь в зрительный зал). Товарищи офицеры! Друзья! Меня зовут Александр Викторович Шабельский. Я прибыл к вам по поручению генерала Власова, чтобы сообщить вам о создании Русской Освободительной Армии и предложить вам вступить в ее ряды для освобождения нашей Родины от большевистской тирании. Вы хорошо знаете этого прославившегося в боях под Киевом и Москвой генерала,  ныне возглавившего освободительную армию для борьбы со сталинской диктатурой. Я, бывший царский офицер, воевал в Первой мировой  войне и участвовал в боях на стороне Добровольческой Армии под командованием Деникина и Врангеля. Во время Гражданской войны мы воевали друг против друга, но каждый из нас защищал правду и справедливость так, как он ее понимал. Мы проиграли войну и вынуждены были покинуть родину, но и вы ее проиграли. Большевики обманули вас, и вместо процветающей России вы получили невиданную тиранию, голод и разорение. Я предлагаю вам забыть прошлые обиды и как братья, как дети одной матери России подняться на освобождение нашего народа от постигшего его несчастья.  Не против русского народа зовем мы вас, но за его освобождение от большевистской диктатуры, поработившей наше отечество! Друзья! 14 ноября в Праге был провозглашен Комитет освобождения народов России со статусом независимого русского правительства. Мы не подчиняемся Гитлеру, и никогда не согласимся  на, какое бы то ни было, ущемление наших национальных прав, ни касательно наших границ, ни касательно нашего суверенного политического и государственного устройства. Мы являемся независимыми и равными союзниками в борьбе против сталинской тирании. Наш Манифест призывает к объединению всех национальных сил в России  и возвращению всем коренным  народам, проживающим на территории нашего государства, прав, завоеванных ими в феврале семнадцатого года. А также к прекращению войны с Германией и заключению с ней почетного мира. Мы призываем к созданию новой свободной народной государственности без большевиков и эксплуататоров. Мы получили уже сотни тысяч писем от военнопленных, «остовцев», беженцев с заявлениями о приеме  в РОА и приступили непосредственно к формированию русских дивизий под общим руководством генерала Власова.  Многие спрашивают нас, неужели мы собираемся воевать с нашими братьями? Ведь это снова гражданская война. Нет, господа, мы убеждены, что как только наш народ узнает о реальном существовании независимого национального правительства и русской народной освободительной армии, на нашу сторону перейдут все честные и преданные солдаты и офицеры на Родине, так же, как они перешли к нам здесь, на германской земле!…

    Затемнение.

    Свет на сцену. Молоденькая девушка поет на французском языке песенку.

    Появляется Юрий.

           ЮРИЙ. Я – русский писатель Юрий Петрович Мельников… Издаюсь под псевдонимом Шабельский, это фамилия моего настоящего отца, Анатолия Викторовича Шабельского, бывшего царского и белогвардейского офицера, затем офицера Красной армии во время Второй мировой войны. Недавно у меня нашлись родственники за границей, во Франции. Мою последнюю книгу, переведенную два года назад, в девяносто втором, на французский, прочли мои родственники и написали письмо в Союз писателей России с просьбой прислать мой адрес и телефон. Этими родственниками оказалась семья родного брата моего отца - Александра Викторовича Шабельского, служившего во время  Второй мировой войны в так называемой Русской освободительной Армии генерала Власова.  В парижском аэропорту меня встретил младший сын Александра Викторовича Шабельского - Виктор Александрович – мой двоюродный брат. Виктор Александрович привез меня в свой дом в предместье Парижа.

ВИКТОР. Вот сюда, пожалуйста… чемодан можно пока в прихожей…проходите. Катенька!  Встречай гостей!

    Входит Екатерина Алексеевна, моложавая, стройная, с короткой стрижкой густых серебристо-седых волос. Улыбаясь румяными губами и излучая радостное сияние голубых глаз, она протягивает Юре руку, которую он счел нужным поцеловать. Она в свою очередь трижды целует его по-русски.

ЕКАТЕРИНА. Милости просим, дорогой Юрий…

    Затрудняется правильно назвать отчество.

ЮРИЙ. По паспорту Петрович…

ЕКАТЕРИНА. Очень-очень  рады познакомиться, ведь вы, не считая наших детей, ближайший наш родственник, да еще из России, земли обетованной! (Поморгав глазами, старается убрать непрошенные слезы.)  Как долетели? Все в порядке?

ЮРИЙ. О, да. Отлично. Только у вас, кажется, жара… как в Африке.

ВИКТОР. Вы были в Африке?

ЮРИЙ. Нет, конечно,  но у нас жара почему-то всегда ассоциируется с Африкой. А в Африке я, к сожалению…

ВИКТОР. Да, да, это как в «Дяде Ване», знаете, конечно: «а в Африке должно быть сейчас жарища!..» Катенька, ты не помнишь, в каком году  приезжал к нам этот театр из Петербурга? Как, кстати, замечательно, что городу вернули его историческое имя, а то эта чехарда с переименованиями… И этот ваш демократический мэр неправдоподобно хорош, впервые, кажется интеллигентный человек на троне, хоть и не на главном, у нас его многие обожают. Как и Ельцина, впрочем, но все по порядку, услышим, так сказать, из первых уст…  

ЕКАТЕРИНА.  Погоди, Виктор, наш дорогой гость наверное устал… Не хотите ли, Юрий Петрович, немного отдохнуть?

ЮРИЙ. Спасибо, совсем не хочу.

ЕКАТЕРИНА. К сожалению, наши старшие дети и внуки  не смогут нас навестить сегодня, но у нас еще много времени впереди… Позвольте представить вам нашу младшую внучку…. Маняша, поди сюда…  Мария Шувалова. Младшая дочь нашей Наденьки.

ЮРИЙ. (протягивая руку).  Здравствуйте.

МАНЯША (протягивая руку). Здравствуйте, Юрий Петрович.

ЮРИЙ. Очень рад познакомиться со своей внучатой племянницей... кажется так?

ЕКАТЕРИНА. Да. Двоюродной.

ЮИЙ. У меня тоже сын… Алексей… только он, я думаю, постарше. Закончил школу и ушел в армию. Добровольцем. Представляете? В нашу-то нынешнюю армию, с дедовщиной и… горячими точками!.. (В сторону.) Когда мы с Виктором Александровичем ехали в прекрасном автомобиле по выутюженной дороге, по обе стороны расстилались великолепные пейзажи. Мелькали красивые, будто новенькие , домики, утопающие в зелени и цветах, но главное – это изумительная чистота и ухоженность. И я вспоминал наши российские разбитые дороги, нескончаемые мусорные свалки по обочинам, убогие развалюхи, соседствующие с новорусскими замками… Мне стало нестерпимо обидно за наше неумение устроить жизнь. Как же так, ведь тысячу лет назад русские выбрали и веру православную за красоту. Значит, чувство прекрасного свойственно нашему народу не менее, чем другим. Или же эта непрекращающаяся столетняя смута настолько изуродовала национальный характер, что нам сделалось уже на все наплевать, не только на красоту жизни, но и на саму жизнь?

ВИКТОР (озабоченно). Все в порядке, Юрий Петрович?

ЮРИЙ. Да, разумеется… Просто очень уж у вас красиво.

ВИКТОР. Конечно… Но я, знаете ли, предпочитаю красоту среднерусских пейзажей.

ЮРИЙ. Вы бывали в России?

ВИКТОР. О, нет! Это моя мечта. Но я много смотрел русскую живопись и имею некоторое представление… В особенности, Левитан…

ЮРИЙ. К сожалению, русский пейзаж несколько сейчас подпорчен.

ВИКТОР. В самом деле?

ЮРИЙ. Да нет, кое-что, конечно, еще осталось… особенно там, куда не ступала нога советского человека

ВИКТОР. Мы здесь все надеемся, что после падения коммунистического режима начнется возрождение русской жизни и русского человека.

ЮРИЙ. Да с чего оно начнется? Когда у нас и слово «русский» невозможно произнести, не рискуя попасть в фашисты!

    Виктор Александрович с удивлением и даже, Юре показалось, каким-то страхом посмотрел на него.

ВИКТОР (с некоторой надеждой). Вы, может быть, несколько преувеличиваете?

ЮРИЙ (в сторону). Мне хотелось сказать: «я преуменьшаю»… Но я решил больше не расстраивать русско-французского брата. (Вслух.) Возможно. Я, к сожалению, пессимист.

ВИКТОР (с улыбкой). Ну… тогда все понятно… Видите ли, Юрий Петрович… семьдесят лет пленения, разумеется, не могли пройти даром, но все же  национальный характер не может подвергнуться необратимой порче, иначе… иначе это было бы поражением самого Господа Бога.

ЮРИЙ. Вот как? Вы так на это смотрите?

ВИКТОР. Именно так. Замысел Бога о том или ином народе остается неизменным.

ЮРИЙ. Но согласитесь, итальянцы это не римляне, современные греки мало походят на древних, а нынешние евреи - не израильтяне времен библейских пророков…

ВИКТОР. Было бы глупо отрицать энтропийные процессы, они идут во всем мире. Везде происходит размывание национальных культурных границ, повсюду - тяга к потреблению и комфорту  производит общую расслабленность и в какой-то мере утрату национальной идентичности. Я имею в виду, разумеется, прежде всего, западный мир. И тем не менее ядро того или иного народа остается прежним. И в особенности, как мне кажется, ядро русского народа. Здесь все завязано на православии. Удастся русским сохранить чистоту православия или нет – в этом весь вопрос.

ЮРИЙ. Знаете, Виктор Александрович, мне бы очень хотелось, чтобы Вы приехали к нам в Россию, посмотрели на все своими глазами, а потом мы с вами поговорим.

ВИКТОР. Отлично! Принимаю ваше приглашение. Тем более, что мы уже запланировали с женой поездку этой осенью в Москву и Петербург.

ЮРИЙ (достает из чемодана альбом и, несколько смущаясь, протягивает Виктору Александровичу). Вот… маленькие презенты из России…

ВИКТОР(восхищенно). Альбомы по русскому искусству?! Спасибо, дрогой Юрий Петрович, спасибо…

 ЮРИЙ. А это вам, Екатерина Алексеевна…

     Вручает Екатерине Алексеевне шаль.

ЕКАТЕРИНА. Шаль?..

ЮРИЙ. Павлово-посадская.

ЕКАТЕРИНА. Ах, Юрий Петрович, благодарю вас..

ЮРИЙ. А это Маняше…  Шкатулочка… Наш Палех… А тут вот украшения… из бересты.

ВИКТОР (листая альбом). Мой любимый Левитан! Нестеров!.. Валентин Серов! Как вы угадали? Все мои любимцы!

ЕКАТЕРИНА (набросив на плечи шаль). Ах, Юрий Петрович… какая красота! Спасибо, дорогой. Дайте я вас поцелую.

     И Екатерина Алексеевна снова расцеловала Юрины щеки.

    Маняша, примеряя украшения, бормочет что-то по-французски.

ЕКАТЕРИНА. Маняша, дома, пожалуйста, только по-русски.

МАНЯША. Хорошо, бабушка.

ЕКАТЕРИНА.Ну, а теперь пожалуйте к столу.

    Стали садиться к столу. Но, прежде чем сесть,все дружным хором, повернувшись в угол, где стоит образ Богородицы, поют «Отче наш».

ЮРА (в сторону).Это уже было, по моему мнению, чересчур. Конечно, я понимал, как мне казалось, их ностальгию и сам уважал культурные традиции предков, и даже, пожалуй, верил в Бога… «Но не до такой же степени!» говорил я  себе. В общем, данный пассаж показался мне уже неким перебором, излишней, что ли, демонстрацией русофильства и православности. Но чтобы не выглядеть белой вороной и не утрачивать в глазах сородичей своей русской идентичности, я, как и все, перекрестился.

ВИКТОР (крестит стол). Благослови, Господи, ястие и питие сие рабом Твоим…

ВСЕ. А-ами-инь!

    Садятся за стол.

ЕКАТЕРИНА. Скажите, пожалуйста, Юрий Петрович, скажите нам, как очевидец всех событий, которые происходят у нас на родине. Есть ли надежда, что теперь, после падения коммунистического режима, начнется возрождение России?

ВИКТОР (с кротким укором). Катенька, дай же человеку сначала поесть.

ЕКАТЕРИНА. Ах, пожалуйста… Вы только ешьте, пожалуйста. С ответом можно и подождать.

ЮРИЙ. Я думаю, как дипломатичней ответить.

ЕКАТЕРИНА. Нет-нет, Юрий Петрович, пожалуйста, никакой дипломатии. Говорите, как есть, как вы видите и чувствуете.

ЮРИЙ. Если без дипломатии, то Россия гибнет.

    Теперь уже В.А. и Е.А. прекратили трапезу и в молчании  уставились на Юру.

ЮРИЙ. Я не хочу быть пророком… к тому же, как у нас говорят, надежда умирает последней, но… три войны, две отечественные и гражданская и три революции, а если считать раскулачивание как еще одну революцию на селе, то и все четыре, привели к тому, что генофонд нации представляет на сегодняшний день руины. Современная революция, как ее ни называй: партийно-государственная, олигархическая или криминальная, как и любая революция есть величайшее зло для народа. Поскольку отбрасывает его развитие на десятилетия назад и приводит к колоссальному его обнищанию. Невиданные, вне всякой войны, потери громадных территорий, невиданное опять же разграбление национального достояния, развал всех сфер деятельности от военно-промышленного комплекса до медицины и образования,  агрессивное навязывание в качестве идеалов аморальной вседозволенности и даже разврата и, в силу этого, очередная деградация населения – вот краткий перечень тех бед, которые дают мне основания  для вышеуказанного мнения.

    Молчание.

ЕКАТЕРИНА. Я очень боялась так думать, я очень боялась так думать… Но  что же народ?   Почему он молчит? Почему не протестует?…

ЮРИЙ. Прежде всего, народ в очередной раз обманут. Сначала его обманули большевики, теперь, так называемые «демократы». А во-вторых, народ наш, как известно, долготерпелив и привычен к  тирании.  Да и что осталось от народа после всех катастроф двадцатого века? Так… жалкие остатки. Знаете, как протестует наш народ, когда ему по полугоду не выплачивают зарплаты и пенсии? Они объявляют голодовку. Объявлять голодовку властям, сверхзадача которых как раз и сводится к народоистреблению, это уже, знаете, какой-то Кафка!.. Люди попроще спиваются, ученые, военные стреляются, девочки идут в проституцию… Извините! (Он бросил взгляд на Маняшу).

ЕКАТЕРИНА. Манечка, по-моему тебе уже пора спать.

МАНЯША. Сейчас, бабушка... Я только хотела спросить у Юрия Петровича, носят ли сейчас такие украшения девушки в России?

Юра.  Такие?.. Кажется, нет. По-моему, это немодно. Мы ведь по-прежнему перенимаем все с Запада.  И не только моду…

ЕКАТЕРИНА (шутит). В таком случае, Манечка, тебе предоставляется честь ввести моду на русские украшения в Париже. Спокойной ночи, дорогая.

МАНЯША. Спокойной ночи. (По очереди целует Виктора и Екатерину, подходит к Юрию.) Спокойной ночи, Юрий Петрович.

     Юра тоже целует ее в лоб. Маняша выходит.

ВИКТОР. Неужели все так действительно безнадежно, Юрий Петрович?

ЕКАТЕРИНА.  И как же тогда жить?

ЮРИЙ. Да мы и не живем,  мы потихонечку по миллиону в год вымираем. При чем вымирает исключительно русское население…  

ВИКТОР. И все-таки… И все-таки я почему-то верю, что русский народ выдержит и это испытание. Я, может быть, повторюсь, но Божий замысел о народе остается неизменным. Наши друзья ездили в прошлом году в Россию. Храмы восстанавливаются и полны молящихся. Этого нигде на Западе нет. Именно это и подтверждает мой тезис о неистребимости народного духа. Православие не может исчезнуть! И, стало быть, русский народ, как главный его хранитель.

ЕКАТЕРИНА. «Но Сын Человеческий пришед, найдет ли веру на земле?»

ЮРИЙ. Я не большой знаток религии,  храмы и правда восстанавливаются. Но наряду с этим пространство России наполняется тысячами самых разнообразных сект вплоть до сатанинских. И в них также участвуют русские люди. Но главное даже не в этом. Такое ощущение, что нами управляет оккупационная власть, которая планомерно осуществляет геноцид русского народа. Мне вообще кажется, что национальный вопрос станет в ближайшее время  для нас самым главным и взрывоопасным.

ВИКТОР. Может быть… может быть…

ЮРИЙ. Если Россию развалят, у нас, русских не останется даже клочка собственной земли, где мы могли бы восстановить свою государственность. Везде будут проживать и уже проживают национальные меньшинства, права которых  в нашей стране усиленно защищаются в ущерб правам русского населения. Если это не исторически закономерная политика Запада в отношении России, которую почему-то осуществляют наши современные власти, то  тогда я ничего не понимаю.

ВИКТОР. Из России всегда делали пугало для Запада… слишком большая страна, это ясно. И всегда мечтали если и не побороть ее военным путем, что, как показала , история, оказалось невозможно, то, по крайней мере, отодвинуть куда-нибудь подальше, отгородившись восточно-европейским кордоном. С другой стороны – гигантская территория, неэффективно управляемая, с неиссякаемыми природными ресурсами, малонаселенная… конечно, она представляет лакомую добычу для  транснациональной олигархии…  часть которой, как вы справедливо говорите, уже завладела половиной природных  богатств России.  Думается мне, осуществившийся передел собственности уже не изменить вне какого-то глобального мирового катаклизма. Возможно, Россия, как  это для нас ни печально,  уже никогда не станет великой и мощной державой. Но я вновь и вновь повторяю, даже если она снова сожмется до размеров московского княжества…

ЮРИЙ. Да в том-то и дело, что никакого московского княжества восстановить не удастся! Бывшая русская столица Москва, собирательница земель русских, представляет собой средоточие и квинтэссенцию мирового олигархизма на нашей территории, вот и все. И Кремль, несмотря на все физические остатки его святынь, уже давно ничего русского, ничего православного в себе не содержит и собой не представляет. Он только форма прошедшего православного эона, если хотите, а содержание…- язвительно произнес Юрий, - многонационально-многоконфессиональное...

ВИКТОР.  Вас еще не обвиняют в ксенофобии?

ЮРИЙ. Думаю, все еще впереди.

ЕКАТЕРИНА. А я думаю, друзья мои, даже если Россия и распадется на части, от чего упаси нас Боже, остаток русского православного народа, по милости Божией, сохранится. И русская православная стихия, будет пронизывать ее тело параллельно всем иным силам и стихиям. Да, возможно, мы уже никогда не будем мощной мировой державой, но, друзья мои, вспомним снова Христа. «Аще не умрет, не воскреснет». Может быть, России как великой державе и нужно «умереть», чтобы остаток верных Христу воскрес. Ведь и в самом деле  - не с великими, сильными и гордыми в «мире сем прелюбодейном и грешном» Христос, но с «нищими духом» и смиренными сердцем. Я думаю, главное – остаться верным Христу, верным церкви. Все остальное Господь управит. Юрий Петрович, ваша книга имела очень большой успех во Франции, наши друзья много о вас расспрашивали, но мы и сами ничего толком о вас не знаем. Расскажите нам  немного о вашей семье.

ЮРИЙ. Ну… мама умерла. Давно. С первой женой, Галиной, мы расстались… Так получилось. Она… замечательная! У нас сын Алексей…вернее, это мой пасынок... Прекрасный молодой человек! В армии сейчас, я уже говорил…Вторая жена - Ирина. Тоже очень хорошая. Первая тоже - очень хорошая. Но просто так получилось. По моей вине. Еще у меня маленькая дочь. Лиза.

ВИКТОР. Скажите, Юрий Петрович, а вы что-нибудь знаете о вашем родном отце?

ЮРИЙ. Очень мало. Перед смертью мама рассказала мне о том, как они познакомились в госпитале во время войны, что отец в свое время воевал в армии Деникина, потом Врангеля, что его молодая жена и ребенок были расстреляны красноармейцами… вот, пожалуй, и все.  После войны она долго ждала его, но так и не дождалась. Судьба его нам неизвестна.

ВИКТОР. Значит, вам неизвестно, что в конце 44 года он попал в плен и даже, находясь в лагере для советских военнопленных офицеров, повидался со своим братом – моим отцом?

ЮРИЙ. Разумеется, таких сведений у нас не могло быть.

ВИКТОР. Дело в том, что мой отец, которому, в отличие от вашего, удалось выехать из России с армией Врангеля, впоследствии, во время начавшейся германо-советской войны принадлежал, к представителям, так называемой, «третьей силы.» Видите ли, в начале войны  эмиграция разделилась в оценках. Одни, в частности, генерал Деникин, считая эту войну отечественной, несмотря на сталинский режим, поддержали тогдашний Советский Союз и Красную армию. Другие, как генералы Краснов и Шкуро, выступили в союзе с Гитлером, наивно полагая, что Гитлер предпринял военный поход на Россию, как он, кстати, без конца декларировал, против коммунизма, а не против самой России. Эта часть зарубежной интеллигенции, поверив Гитлеру, решила, что наступил их исторический шанс освободить родину от коммунистической тирании. Возможно, вы знаете, что сотни и сотни тысяч наших соотечественников, по разным оценкам - до двух миллионов,  не только русские, но и украинцы, белорусы, калмыки, кавказцы, казаки выступили на стороне немцев, считая, что те пришли покончить с ненавистным им коммунизмом. Разумеется, Сталин с самого начала войны объявил их всех предателями и кого сумел уничтожил, а сумел почти всех. Спаслись немногие. Думаю, не ошибусь, если скажу, что Власовская армия, власовец до сих пор является у нас в России синонимом  прокаженных.

ЮРИЙ. Да… Тогда действительно было не до тонких различий. Народ боролся против захватчиков и все, кто был на его стороне, считался предателем.

ВИКТОР. Тогда – да, я согласен. Но теперь, когда прошло пятьдесят лет со дня Победы, наступает время, когда можно попытаться отделить зерна от плевел. Я вот что хочу сказать, не может быть двух миллионов предателей родины. Два миллиона, выступивших против Сталина – это уже не предатели, это политическая оппозиция. Об этом, кстати сказать, говорили и все высокопоставленные генералы власовской армии, безуспешно взывавшие к государственным деятелям антигитлеровской коалиции, в напрасной надежде, что западные демократии признают их «третьей силой» и не допустят их верной гибели в сталинских застенках. Тогда их предпочли не услышать. Их, как союзников побежденной Германии, согласно  ялтинской договоренности со Сталиным, их всех – сотни тысяч советских подданных выдали на растерзание НКВД. Эта выдача проводилась повсеместно, с душераздирающей жестокостью и вероломством.  Обращались к британскому правительству, писали письма к Элеоноре Рузвельт, в защиту выступила русская православная церковь за границей…  напрасно. Я, как юрист мог бы легко доказать всю юридическую неправомерность этих выдач, но… справедливости в политике не существует. Прав тот, кто оказывается сильнее, а на тот момент сильнее оказался Сталин. Знаете, у меня иногда складывалось впечатление, что они все, Черчилль и все прочие, просто его боялись, трепетали. Он на них действовал, как удав на кролика.  Кстати, об этом пишет и сам Черчилль. «Когда в комнату входил Сталин, почему-то мы все вставали и опускали руки по швам». Феноменально, не правда ли?.. У меня собраны воспоминания о тех событиях…тех, кому удалось спастись, читать без содрогания невозможно… Я часто думаю, если бы я был писателем, если бы я имел дар слова, какая могла бы выйти потрясающая книга! И главное, об этой трагичнейшей истории почти ничего не знают. Как под звуки победных фанфар и фейерверков, ликования всей спасенной от фашизма Европы, два с четвертью миллиона русских советских людей насильственно выдавали на смерть сталинским палачам. А ведь большинство из них – были обычные гражданские лица: беженцы, угнанные в Германию рабочие, наконец, освобожденные из концлагерей советские военнопленные…

ЮРИЙ. Признаюсь,  к сожалению, я  тоже практически ничего об этом не знаю.

ВИКТОР. «Холодная война» была уже тем одним полезна, что побудила западные демократии в силу их вражды с Советским Союзом, печатать и издавать многие материалы, которые были бы абсолютно невозможны на родине. Я вам покажу мою библиотеку…  у меня собраны воспоминания тех, кому удалось бежать, кто сумел чудом и милостью Божией спастись… Если захотите, можете потом посмотреть. Думаю, вам  будет интересно. Мой отец во время войны сотрудничал с генералом Власовым. Он надеялся… да, да, они все надеялись, что Запад поймет и поддержит их, как новую политическую демократическую русскую силу. Но Запад не был бы Западом, если бы не оставался всегда и во всем эгоистичным, расчетливым и циничным прагматиком, в очередной раз продемонстрировав, что ему глубоко наплевать на русские дела, и что русских они только используют, когда им выгодно… И обратите внимание, что, например, британцы, - снова вернулся он к основной теме беседы, - выдали Советам около полутора тысяч офицеров – старых эмигрантов, которые никогда не являлись советскими гражданами и соответственно не подлежали выдаче даже по ялтинскому соглашению. В их числе и генерала Краснова и генерал-лейтенанта Шкуро, и многих других военных и гражданских лиц.

ЮРИЙ. Честно говоря, мне  непонятна такая услужливость Сталину вроде бы благородных и, как это сейчас принято говорить, «цивилизованных» англичан.

ВИКТОР. Гм… Не знаю, не знаю, насчет благородства… не уверен. Мы ведь говорим не о людях, о политике. Хотя политику делают люди…  Существуют воспоминания внучатого племянника генерала Петра Николаевича Краснова – Николая Николаевича. Он пишет, в частности, что на допросах в Лубянке, генерал МВД, кажется, его фамилия… неважно, забыл. Так вот, этот генерал долго потешался над тем, что они поверили обещаниям англичан. Это же исторические торгаши, - говорил он. Любого продадут с потрохами. Мы их заставили плясать под нашу дудку как последнюю пешку. Ну, и так далее, в таком же уничижительном духе. Можно, конечно бы, и не ссылаться на не слишком авторитетное мнение по поводу англичан эмвэдэшного генерала, но факты говорят сами за себя. Еще 24 мая британцы публично заявляли казакам, что выдача несовместима с честью Великобритании, что их передислоцируют в Италию, а в дальнейшем предоставят возможность переезда в Канаду и Австралию, но это был чистой воды блеф…

ЕКАТЕРИНА. Кажется, только маленькое княжество Лихтенштейн не поддалось нажиму советского правительства о насильственной репатриации… Простите, Юрочка, можно я вас буду так называть?

ЮРИЙ. О, да, конечно…

ЕКАТЕРИНА. Вам чай или кофе?

ЮРИЙ. Все равно. Пожалуй, чай.

ЕКАТЕРИНА. Да… Мне тоже, Катюша, будь добра… Представьте себе, выдачей занимались все страны, включая северную Африку и нейтральную Швецию. И только крошечный Лихтенштейн проявил твердость, заявив, что насильственная выдача несовместима с христианской заповедью о любви к ближним.  А? Каково?! (Виктор Александрович даже подскочил на стуле.)  Снимаю шляпу перед лихтенштейнцами и их герцогом!

ЮРИЙ. А власовцы  когда-либо принимали участие непосредственно в боях с Красной армией?

ВИКТОР. Видите ли, так называемая «Власовская армия» долгое время существовала только номинально. Немцы использовали этот, как теперь сказали бы, бренд, исключительно в пропагандистских целях. На самом деле они вовсе не хотели иметь у себя под боком хорошо обученную и вооруженную, патриотически настроенную  русскую армию. Первые две, даже полторы дивизии были сформированы только в самом конце 44 - начале 45 года, когда дело уже шло к развязке. Немцы решили испробовать в наступлении на Эрленгоф первую дивизию под командованием Буняченко в апреле на Одерском фронте. Русские дрались храбро, как могут драться только русские, но сила была на  стороне … других русских. Знаете, как говорят: русских могут победить только сами русские. Так и было уже в Гражданскую…  Знаете ли вы, дорогой Юрий Петрович, например, что Прагу освобождала не Красная, но Власовская армия?

ЮРИЙ. Нет...

ВИКТОР. Так вот докладываю вам. В ответ на просьбу восставших чехов, которым грозило уничтожение, командующий первой дивизии РОА генерал-майор Буняченко  6-7 мая 45 года вел жесточайшие бои с немцами за освобождение Праги. Надеялись, что Прагу займут находившиеся рядом американцы, а чешское правительство в благодарность за помощь предоставит власовцам политическое убежище. Но они снова ошиблись, их надежды на некоммунистическую Чехословакию не оправдались. По договоренности со Сталиным американцы  дали возможность занять Прагу советским войскам. А оставшиеся в госпиталях после тяжелых боев за Прагу  раненые власовцы, в том числе и мой отец, были расстреляны прямо в кроватях войсками СМЕРШ.

    В волнении Виктор Александрович достает носовой платок, промокнув глаза, протирает очки.

ЕКАТЕРИНА. Виктор, я тебя умоляю. Дело опять может закончиться...   Побереги себя.

ЕКАТЕРИНА. Ничего-ничего, Катенька…

ЮРИЙ. А, знаете, о чем я подумал?  У Власова и всех, кто был с ним, все равно не было никаких шансов. Нет, я понимаю, субъективно, возможно, он исходил из лучших побуждений, и его борьба за освобождение России заслуживает самого глубокого уважения, но… как он себе это представлял?.. Ведь тут, какие  варианты не придумывай, дело неизбежно закончилось бы гражданской войной. Еще одна гражданская война? После в с е г о?! Да разве народ это бы поддержал и выдержал бы?..

ВИКТОР. Катенька! ты послушай, что он говорит! Он почти слово в слово повторяет все то, о чем говорил его отец, когда они встретились с моим отцом в лагере. Ты помнишь это письмо?

ЕКАТЕРИНА. Конечно, в общих чертах…

ВИКТОР. Поразительно!.. Поразительно…

ЮРИЙ. И еще я думаю… несмотря на личную симпатию некоторых посвященных в историю людей, народ в целом никогда не полюбит и не поддержит генерала Власова. Может, это самонадеянно говорить от имени народа, но мне так кажется… И знаете, почему? У нашего обкраденного и замученного народа, а теперь еще  оболганного и униженного, осталась только одна святыня. Это День Победы. Эту победу тоже пытаются у него сейчас украсть, но это уже последнее, что у него есть. Больше ему не за что зацепиться для самоуважения и естественной национальной гордости, существующей даже у папуасов. Народ примет сейчас кого угодно: Деникина, Врангеля, Колчака… Да, в конце концов, того же Сталина, реабилитация которого уже началась. А генерал Власов, объективно работавший не на победу, но на поражение советской армии именно в этой войне, ставшей для всего народа отечественной… золотой пробой на выживание,  нет, он не будет принят народом сердцем. Слишком много сил отдал народ этой войне и этой победе. Быть может, уже и последних сил.

ВИКТОР. Я понимаю, Юрий Петрович, о чем вы говорите, но… позвольте задать вам вопрос. Всегда ли народ оказывался исторически прав? Вспомним революцию, вспомним позорное бегство в семнадцатом с фронтов и расправы над офицерами, вспомним равнодушие народа к убиению царской семьи, вспомним, несмотря на тысячи мучеников, безразличное взирание на уничтожение церкви и даже прямое участие в этом сатанинском деле, вспомним, наконец, как вообще гнев быстро переходит в озлобление и озверение, и взаимоистребление… И второй вопрос. Можем ли мы, будучи христианами, обожествлять народ? Как это делали до нас славянофилы, народники, почвенники и иже с ними? Не является ли это грехом против заповеди: не сотвори себе кумира? Нет, мы не имеем права обожествлять ни народ, тем более, народ расцерковленный, с его  крайне низкой сознательностью и бездуховностью, ни, извините, государство, даже, если это государство – до боли наша любимая матушка-Россия. И еще: всеми признано, что русский народ не может существовать без высшей цели, вне захватывающего целиком его душу, идеала. Тысячу лет это было православие, но постепенно утрачивая веру, народ оказался в собственной западне. Оказалось, что его способность к жертвенному служению идее вообще, независимо от ее истинности, была с успехом  использована большевиками, давшими ему вместо христианского идеала  коммунистическую идеологию, в которую народ со свойственными ему простодушием и истовостью поверил, принял и стал защищать.  Не кажется ли вам, что этот соблазн духовной подмены является грехом не только соблазнителей, но и соблазненных? Конечно, больший грех на растлителях, но ведь не все и растлеваются… Вот вы говорите, народ все еще за Сталина, идет его реабилитация и все прочее. Но позвольте, какой народ – за Сталина? Тот, кто уцелел, кто не попал в сталинскую мясорубку, кто не был вычищен из нормальной человеческой жизни и не сгнил в многочисленных Гулагах и тот, кто сам доносил, сажал, охранял? Ведь те, кто сейчас защищает Сталина, это из сохранившихся. А мы знаем, кто легче сохраняется в подобных катаклизмах. Нет, правда народа и правда Божия – это не одно и то же.

ЮРИЙ. Но мне кажется, мы не можем  поставить себя судьями над правдой народа и правдой Божией, мы и сами можем заблуждаться… Вы не представляете, во что сейчас превращена Россия… На фоне теперешнего разгосударствления, разграбления, предательства национальных интересов, анархии и цинизма, тоска и призывание твердой руки очень даже понятна, как альтернатива надвигающемуся хаосу, в котором уж точно захлебнется тогда и народ и вся Россия… Получается, для нас выхода нет: либо Гулаг, либо анархия со всеми вытекающими последствиями.

ЕКАТЕРИНА (тихо и спокойно). Выход есть… Это - восстановление монархии.

ЮРИЙ. Это нереально!

ЕКАТЕРИНА. Пока нереально

ВИКТОР. И еще. Возвращаясь к генералу Власову. Ну, и что с того, что народ его не поймет и не примет? Разве его подвиг, я не побоюсь этого слова, как и подвиг всей Белой армии, например, да, пусть потерпевшей поражение, и также многие десятилетия не признававшийся народом, а сейчас, по нашей общей беспамятности, и вообще равнодушно забытый,  разве он пропал для истории втуне? Я не говорю уже – для Бога, у Которого и волосы на главе нашей все сочтены и не пропадает ни один праведный помысел, не говоря уже о деянии. Я думаю, ценность власовского движения состоит в том, что оно продемонстрировало, прежде всего, возможность отстаивания и осуществления в невыносимо трагически-противоречивых обстоятельствах высокой человеческой свободы и жизни по совести. Да, разумеется, мы можем заблуждаться. И совесть наша может запутываться, но если ты живешь с ней в согласии, не двоедушно, как приучила нас к тому вся советская система…

ЮРИЙ (перебивая). Но ведь можно в согласии со своей совестью и убивать в газовых камерах. И – ничего,  никакого двоедушия, и совесть не осуждает. Где же мерило? Наша заблудшая совесть еще не последняя инстанция. Она может ошибаться и еще как.

ВИКТОР. Я об этом и говорю. Последняя инстанция, как вы изволили выразиться, - прерогатива самого Господа Бога. Но мы обязаны, наш долг, если хотите, прислушиваться к Его воле, к тому, что Он нам говорит. И когда люди отказываются соизмерять свою совесть с Его заповедями, тогда становятся возможны, в том числе, и газовые камеры.

ЕКАТЕРИНА. Виктор Александрович, не пора ли нам  отпустить нашего дорогого гостя на покой,  уже очень поздно. Завтра наговоримся.

ВИКТОР. Да, да, Катенька, хорошо. Я только хотел бы еще показать Юрию Петровичу то письмо моего отца, где он описывает их встречу в лагере  … И вот… в этой папке... Здесь фотографии вашего отца в молодости.

ЮРИЙ. Я  могу это взять с собой?

ВИКТОР. О, да, конечно. Это для вас.

    Юрий один. Погружается в чтение письма.

ЮРИЙ (читает). 23 декабря 1944 года. Милая моя, родная Татуся! Пишу наскоро, так как тороплюсь отправить тебе это письмо  с утреней почтой.

    Затемнение. В световом пятне появляется Александр Викторович.

АЛЕКСАНДР. Милая моя, родная Татуся! Пишу наскоро, так как тороплюсь отправить тебе это письмо  с утреней почтой. Родная моя, случилось невероятное! Ты не поверишь, ( я сам долго не мог поверить в реальность происходящего) кого я встретил в лагере N для советских военнопленных офицеров - брата Анатолия! Я не могу выразить тебе словами, что я испытал, что испытали мы оба! Это было поистине восстание из мертвых! Воскресший  Лазарь, не мог, казалось бы, произвести на меня большее впечатление, чем это воскресение из небытия моего брата. Ведь ты знаешь, я давно считал его погибшим вместе с его семьей еще в 19 году. Но милостивый Господь сподобил меня, грешного, пережить эту умонепостижимую радость. Ты знаешь, я тебе неоднократно писал, как содержат в плену русских, но Анатолий выглядит вполне, если можно так выразиться, прилично. Я его, конечно, сразу узнал, хотя прошло более четверти века, как мы расстались. Его биография потрясающа. Разумеется, многие годы он провел в советских лагерях, из лагеря его выпустили по заявлению на фронт и теперь он полковник Красной армии. Мы много говорили с ним обо всем. Подробности расскажу при встрече. Но самое главное: я не смог убедить его ни перейти к нам, в РОА, ни остаться в эмиграции. Он считает, что борьба против Сталина это борьба и против русского народа, она непременно выльется в еще одну гражданскую войну, поддержать которую он ни при каких условиях не в состоянии по совести. Он сознает свою обреченность, оставаясь в немецком  плену, так как советская власть, независимо ни от каких обстоятельств, считает всех военнопленных априори предателями, с соответствующим сей ужасной вине наказанием. Расстался я с ним с тяжелым чувством, сознавая, что виделись мы в последний раз, и горько сожалея о том, что я не смог и уже не смогу ничем ему помочь.Думаю, однако, что его нежелание остаться в эмиграции связано еще и с тем, что недавно у него родился в России сын, и Анатолий имеет маленькую надежду когда-нибудь его увидеть. Разумеется, никакого официального брака нет, поэтому ребенок будет носить фамилию матери. По его словам, это совсем еще юная женщина, служившая медсестрой в том госпитале, где он лечился после ранения, и очень похожая на его первую жену! Муж ее в первые же месяцы войны попал в немецкий плен, о нем нет никаких известий. Посему сын Анатолия будет носить фамилию матери по мужу -  Мельников, Юрий Петрович Мельников. Пишу тебе эти сведения, дорогая, так как на войне всякое может случиться, а ты должна это знать.

     Затемнение.

     Александр Викторович исчезает.

    На сцене – Юрий, стоит в задумчивости. В его воображении появляются ОТЕЦ и ДЯДЯ, два брата Шабельские, Анатолий и Александр.

АЛЕКСАНДР.  Ты пойми, мы не за Гитлера и не за Сталина, мы – третья сила, которая временно, слышишь? Временно использует союз с Гитлером, чтобы с его помощью свергнуть большевистский режим и затем, опираясь на здоровые национальные силы…

АНАТОЛИЙ.  А тебе не кажется, что это не вы используете Гитлера, а он вас?

АЛЕКСАНДР. У Гитлера много врагов. Множество представителей аристократии и высшего генералитета считают его язычником и безумцем, ведущим страну к гибели. Эти люди, так же, как и мы заинтересованы в создании Русской освободительной армии. Мы вместе боремся за очищение наших стран и от большевизма, и от фашизма.

АНАТОЛИЙ. Нет, Саша, все уже поздно. Война кончается и победит Сталин. А победителей, как известно…

АЛЕКСАНДР. Но западные демократии не заинтересованы в победе Сталина и соответственно в экспансии большевизма в Европу.

АНАТОЛИЙ. Больше всего они не заинтересованы в существовании свободной и сильной России. С большевизмом у себя дома они справятся.

АЛЕКСАНДР. Я тебя не понимаю… Бог и история дают нам шанс. Мы столько лет ждали этой возможности выступить против большевиков. Неужели мы должны теперь сидеть, сложа руки и наблюдать, как  еще сильнее после победы окрепнет тирания, как распространит она свои щупальца и на свободные страны!

АНАТОЛИЙ. Все очень изменилось, Саша. Народ принял эту власть. По крайней мере, большинство. Понимаешь? Это странно, дико, абсурдно, но это так. Народ считает эту власть своей и законной. Он не пойдет за вами. Нет никакой третьей силы. В сознании людей есть только две силы: фашисты и антифашисты, то есть, мы, русские. И когда народ увидит на вас немецкую форму, он не станет разбираться в тонкостях, какая вы сила, первая или третья, «мы против Сталина, но за Россию», он просто ничтоже сумняшеся прикончит фашистского гада  и будет для себя прав. А разжигать новую гражданскую войну – нет уж, уволь. Уж лучше пусть Сталин, чем новое братоубийство. Сталин не вечен. И потом, неужели опыта Гражданской войны было недостаточно, чтобы понять очень простую вещь, понятую еще Александром Третьим. У России не было и нет союзников, никто не будет умирать за русское дело.  И вмешательство алчных, боящихся и ненавидящих нас союзников ничего не даст и никого не спасет. Нет, Саша, я убежден, либо народ сам переварит и изживет большевизм изнутри и вернется к своей исторической духовной идентичности, либо… либо  Россия уготовала себе судьбу нового Израиля.

АЛЕКСАНДР. Что ты имеешь в виду?

АНАТОЛИЙ. Я имею в виду богоотступничество. Да, мы дикари, мы варвары. Но пока мы были со Христом, с нами был Бог. И это поважнее всяческих демократий и цивилизованностей. Единственная по-настоящему беда России не Сталин, а то, что народ перестал жить с Богом.

АЛЕКСАНДР. Я с этим не спорю.  Вернуть веру народу мы не в силах. Но мы в силах бороться за те условия, при которых вера не будет загоняться в подполье, и совесть народа не будут заколачивать гвоздями в гроб.

АНАТОЛИЙ. У нас с тобой разный опыт, Саша. Ты четверть века не был в России, и, я думаю, вы все живете в иллюзиях.

АЛЕКСАНДР. И генерал Власов – в иллюзиях? И генерал Краснов? И десятки других советских генералов, перешедших на нашу сторону? И сотни тысяч советских солдат и офицеров, участвующих в нашей борьбе – все в иллюзиях?

АНАТОЛИЙ. Если вы полагаете, что со Сталиным можно справиться, прибегнув к помощи немцев, то да.

АЛЕКСАНДР. Ну, что ж… значит, мы с тобой теперь по разные стороны баррикад…

АНАТОЛИЙ.Нет, не по разные. Я только не верю в вашу стратегию, я считаю ее бесперспективной. Если бы немцы позволили генералу Власову создать русскую армию  на полтора – два года раньше, когда наши солдаты, необученные, кое-как вооруженные бежали от немцев и сотнями тысяч сдавались в плен, а на оккупированных территориях стихийно разворачивалась борьба народов  против большевиков… то, возможно, вы имели бы тогда шанс…Тогда! Но ведь тогда немцы не позволили создать русскую армию! И – почему? Да потому что им, так же, как и всему остальному миру начхать, кто там и как правит русскими, Ленин, Сталин, Троцкий, Власов… Россия нужна миру только как колония! И русские как рабы. Все!.. Ну, в самом деле, много у нас территории, много! «Земля у нас большая, а порядка в ней нет»! О,  Господи, это ведь когда еще русский народ про себя так сказал! Так вот подальше нас от Европы, от цивилизации, от морей, на север, к Ледовитому океану, к чукчам!..  Теперь они, видите ли, наконец,  позволили сформироваться одной власовской дивизии. Теперь, в конце войны, когда их дело проиграно! Спасибо! И ты полагаешь, что  теперь русский народ после всего, что с нами сделал Гитлер, способен вас услышать? Да у него  в ушах играет только одна теперь музыка: победа!   И разве ты не понимаешь, что значит в условиях мировой войны навязать войну гражданскую? Мы это уже проходили. С господином Ульяновым. Снова повторять этот опыт, значит, окончательно погубить страну. Нет, нет, это невозможно. Невозможно.

АЛЕКСАНДР. Жаль. Жаль, брат, что ты не хочешь быть с нами. Что ты не веришь в белую идею.

АНАТОЛИЙ. Разве Власов монархист?

АЛЕКСАНДР. Нет, он, конечно, не монархист, но…

АНАТОЛИЙ. Значит, февралист.

АЛЕКСАНДР. Пожалуй.

АНАТОЛИЙ. Февраль я ненавижу еще сильнее, чем октябрь.

АЛЕКСАНДР. Как бы там ни было, февраль открыл дорогу к демократии, и не его вина…

АНАТОЛИЙ. Я был на фронте в феврале. Я видел, как развращенные полки самовольно уходили с позиций, бросая орудия, открывая фронт, поднимая на штыки своих же офицеров, пытавшихся их остановить! Тех боевых офицеров, которые еще   вчера  водили их в атаки и умиравшие так же мужественно и бесстрашно, как они! Я не хочу!!

АЛЕКСАНДР. Успокойся, Анатолий. Я тоже был на фронте и все это видел.

АЛЕКСАНДР. Да! Ты видел! Так скажи, какая армия мира может воевать путем просьб, уговоров и убеждений, к чему надрывно призывал Керенский! «Господа солдаты, не изволите ли выполнить ваш гражданский долг перед отечеством ?» И господа солдаты тех самых армий, что в Брусиловском наступлении шестнадцатого года взяли полмиллиона пленных, в июне семнадцатого позорно бежали, сопровождая свой бег насилиями, грабежами и убийствами, грозя  устроить  «Варфоломеевскую ночь» офицерам!  И  устраивали, подстрекаемые, невесть откуда взявшимися, агитаторами погрома России!

АЛЕКСАНДР. Армию развалили большевики.

АНАТОЛИЙ. Э, не-ет!.. Армию развалили другие…  Армию развратил и испохабил февраль! И гнить, и разлагаться армия начала в феврале! А большевики, как размножившиеся паразиты, лишь догрызли ее гниющее тело. Когда армию довели  до «светлых дней революции», тут-то в нее и влили смертельный яд! Те, кому наша армия казалась опасной, а наша страна встала поперек горла. Те, кто стоял за февралем!

АЛЕКСАНДР. Но весь цивилизованный мир…

АНАТОЛИЙ. Плевать я хотел на ваш цивилизованный мир! Весь ваш цивилизованный мир смотрел пустыми глазами, когда корчилась и подыхала в муках от красного террора, голода и тифа Россия! Отчего же тогда вы не протянули ей руку помощи? Отчего не пришли на помощь белой армии? Отчего не провозгласили крестовый поход против красных мерзавцев? Отчего не объявили бойкот Ленину и Троцкому, захватившими власть? Отчего же тогда вы признали большевиков? Только оттого, что «торговать можно и с людоедами» как выразился ваш лондонский демократ Ллойд Джордж ?!   Или чтобы уж раз и навсегда покончить с великой Россией? Чтоб провалилась она в преисподнюю  и не торчала больше бельмом в глазу у вашей цивилизованной Европы!

АЛЕКСАНДР. Успокойся. Успокойся, Анатолий. Почему «вы»? «Ваша Европа»? Она такая же моя, как и твоя.

АНАТОЛИЙ. Тогда, тогда все началось! В феврале! Когда мы не защитили царя! Разве ты не видишь, тогда все пошло под откос!  Сразу! И что мы сделали, чтобы остановить? Да ничего! Мы нацепили красные банты и с лузганьем  семечек под духовые оркестры пошли громить Русь! Ах, какой был погром! История не видывала такого погрома собственной страны и лучших слоев ее населения! В полгода разгромили все, что созидалось тысячу лет!

АЛЕКСАНДР. Послушай, я это и без тебя знаю…

АНАТОЛИЙ. Сначала ждали спасения от Керенского, потом от Корнилова, потом от Деникина с Колчаком, наконец, от Врангеля. И что же? Бог попустил нам всем поражение! Тебе не приходило в голову, за что?

АЛЕКСАНДР. За что? Разве мы не любили, не жертвовали всем для России?

АНАТОЛИЙ. Жертвовали. Но после главного жертвоприношения.

АЛЕКСАНДР. Ты имеешь в виду…

АНАТОЛИЙ. Да, да!.. Жертва царя-мученика сделала  все наши жертвы ненужными!…Вернее, нужными, но уже не для спасения страны, а только для себя лично, иначе позор бесчестья покрыл бы навсегда наши головы и потомки прокляли нас навек!.. Нам нужен царь! Никакая цивилизованная демократия нам не поможет. Только царь сможет консолидировать, спаять в одно целое, в один мощный кулак. Самодержавный царь и свободная православная церковь. Нам нужен царь, а не генерал Власов.

АЛЕКСАНДР. У вас есть царь. Некоронованный царь Иосиф Первый. Вероятно, звериным своим чутьем он понял эту подспудную народную тоску по царю. Причем, по царю грозному, и знал, что чем грознее, чем безнаказаннее он будет громить  своих подданных, тем большей любви он от них  добьется.

АНАТОЛИЙ. Да, Иосиф Первый… Иосиф Сталин – это бич Божий, через которого излился Божий гнев на русский народ…  За богоотступничество и цареубийство.

АЛЕКСАНДР. Ты так думаешь? «Нет власти аще не от Бога»?

АНАТОЛИЙ. Да, я так думаю. Бог попустил эту власть в наказание за наши грехи. И не со Сталиным нужно бороться,  а каяться и возвращаться ко Христу.  Тогда Бог и Сталина управит.

АЛЕКСАНДР. По-моему, ты еще в больших иллюзиях, чем мы.

АНАТОЛИЙ. Хотел бы я посмотреть, как эти пятьсот семьдесят боевых офицеров, записавшихся сегодня добровольцами  станут стрелять в своих братьев… Даже если эти братья воюют за Сталина. Хотя на самом деле они воюют за Россию. И ты это знаешь не хуже меня.

АЛЕКСАНДР. Мы тоже воюем за Россию. Также как в восемнадцатом и двадцатом. Мы все воюем за Россию. Но только - за какую?!

АЛЕКСАНДР (взглянув на часы). Увы… Мне пора. Не знаю, увидимся ли еще… Ты… женат?

АНАТОЛИЙ. Там, где я находился, не женятся…

АЛЕКСАНДР. Прости…   Если останемся живы после войны…

АНАТОЛИЙ. Я на это не надеюсь.

АЛЕКСАНДР. Во всяком случае, постараемся не потеряться.

    Помолчали. Оба уже заранее чувствуя, что, скорее всего, они не только «потеряются», но что это их вообще должно быть последняя встреча в этом мире.

АНАТОЛИЙ (вдруг тихо). Я должен тебе признаться, Саша… ( Глаза его потеплели. ) В прошлом году в госпитале я встретил девушку удивительно похожую на Елену. Ее и зовут так же. Недавно она родила сына Юрия. Но фамилия у него будет другая. Перед самой войной она вышла замуж за некоего Петра Мельникова... Он считается без вести пропавшим, вероятно, погиб или  в плену... Тебе не встречалось это имя?

    Александр Викторович покачал головой.

АНАТОЛИЙ. Так вот, моего сына будут звать Юрий Петрович Мельников. Запомни. На всякий случай. Кто знает, что будет после войны. 

АЛЕКСАНДР. Запомню.  Но… я бы очень хотел помочь тебе выбраться отсюда.

АНАТОЛИЙ.  Зачем? Мы ведь уже обо всем переговорили.

АЛЕКСАНДР. Если не хочешь служить в армии, есть гражданские должности, и я бы мог похлопотать…

АНАТОЛИЙ. Нет, Саша, нет.

АЛКСАНДР. Послушай, Анатолий, как бы ни закончилась война, тебе нужно постараться остаться здесь.  Ты же лучше меня знаешь, что тебя ждет на Родине.

АНАТОЛИЙ. На Родине меня ждет сын.

АЛЕКСАНДР. Надеешься,  они  оценят  твою верность?  Простят?

АНАТОЛИЙ. Нет… Лагеря мне не избежать. Но… все когда-то кончается.

АЛЕКСАНДР. К сожалению, наша жизнь тоже.

АНАТОЛИЙ. Да. Прощай, брат. Желаю победы.

    Затемнение.

    Когда включается свет, мы снова видим Юру, погруженного в созерцание фотографии своего отца.

            ЮРИЙ (в сторону). Я смотрел на фотографию своего отца. Фотография 1914 года, начало войны. В этом году отец окончил военное училище. Фотография сделана, видимо, перед отправкой на фронт. Красивый молодой подпоручик. Похож ли я на него?.. Также непохож, как непохожи все наши расслабленные современники… Я снова и снова вглядывался в лицо отца и спрашивал себя: что же изменилось? Выправка… Прямая спина… Ясный, серьезный взгляд… За выправкой – дисциплина. Строгость воспитания. Зачем? Для чего? Мы, как всегда, бегущие впереди прогресса, все это отменили, и воспитание, и дисциплину, и строгость, у нас теперь одна «свобода» и «права человеков». Право на дебилизм и свобода на вырождение. На фоне нынешнего потакания всему дурному, нашей распущенности эта дисциплина являла плоды высокой духовной организованности… Что такое дисциплина? Привычка к послушанию… Начиная с детства – Богу, родителям,  учителям, начальству…Ясное понимание, что можно, чего нельзя, неприятие греха и соблазна…  Конечно, они всегда и были, и будут: и грехи, и соблазн, но существовало и ясное различение их,  и борьба с ними. Строгость к себе…. Но отчего же сейчас нет ни дисциплины, ни послушания, ни борьбы с грехом?.. Послушания – кому? Кого – можно безусловно слушать и слушаться? Кто имеет сей абсолютный авторитет, если нет Бога?..  Никто… Или… я сам!... Я - авторитет. Я - решаю. Следовательно, я - бог!... Но наше самообожение так легко и непринужденно отдает нас во власть сатаны, что мы и не успеваем осмыслить этот переход нашей воли в его подчинение… Нет, у нас давно  уже противоположный принцип жизни: непослушания. Неподчинения. Неуважения. Противления… Первый противник Бога – дьявол… В нем нет ничего положительного, одно отрицание и насмешка, передразнивание… тотальная смехопанорама… ложь…бунт. Да, непослушание - это бунт. Дерзость хама. И первородный грех Адама - тоже в непослушании… А ведь послушание может быть не насильственное… а в радость. Да, как у монахов, например, это их вообще первый из трех обетов, которые они дают при постриге… И ведь какая это должно быть легкость и сладость – послушание отцу… старшему, мудрому, знающему, любящему… послушание-доверие, послушание-любовь… Послушание должно быть по любви, вот главное! Я слушаю отца, потому что я его люблю и доверяю. Я слушаю церковь, потому что я ее люблю и ей доверяю. Я слушаю Бога, потому что я Его люблю и доверяю… А если  Бога нет, если нет веры в Бога, -  тогда на все наплевать, тогда ты сам по себе… Тогда для чего слушаться?.. Для чего себя ограничивать?.. Для чего дисциплина?..  Для чего строгость?.. Для чего целомудрие?.. Для чего верность..? Для чего рожать детей?.. Для чего самопожертвование и честь, и чувство долга, и правда, и «не укради»?.. И к чему тогда истина? Тогда… все позволено!.. И тот хаос, в котором мы все барахтаемся как слепые, злобные, заблудшие нас окончательно  подчинит и покроет зловонной душегубительной волной…   Причина послушания – любовь, благо и красота. Что поражает нас в Рублевской Троице? Красота… чего? Красок? Живописи? Или нечто неизмеримо большее? Красота послушания в любви!  Вот эта склоненность (смирение) каждого пред другими, умаление себя, (послушание Христа даже до крестной смерти!) – вот,  вот где скрыта та самая нетварная, Божественная Красота, Которая спасет мир! А я все не постигал раньше, о какой Красоте толковал Федор Михайлович. О красоте послушания в любви! Красота послушания в любви сопряжена с жертвой и посему есть красота спасающая… Да,  теперь, кажется, ясно, чего нет в современном человеке, чего нет во мне по сравнениюс моим отцом: во мне нет Красоты.  Красоты благородства, самопожертвования, исполнения долга, правды, послушания, добра, жертвы… В нас все искажено вседозволенной похотью и образ Божий почти исчезает в современном образе человеческом и, как писал Бунин об изменившемся после революции человеческом облике: «гаснет свет Евангельский в глазах людей»…  Да, «Свет Евангельский в глазах людей»… А видел ли я  в своей жизни у кого-нибудь этот свет?... А ведь у русских людей, у большинства, до революции этот свет сиял... Да, в этом все дело, в этом все дело. (Пауза.) После моей поездки в Париж прошло два года… На дворе девяносто шестой. И вот совершенно неожиданно мне стукнуло пятьдесят. (Достает распечатанный конверт.) Мне напомнили об этом юбилейном событии из Союза писателей, прислав поздравительную телеграмму, где я значился как (достав из конверта письмо, читает) «один из замечательнейших и интереснейших писателей Санкт-Петербурга». (Обращаясь к конверту, ерничая.) Ну, спасибо!.. Вспомнили. Оценили. Поздравили. (Разрывает письмо. Задумывается. Смотрит на разбросанные обрывки письма.) А что ж, и в самом деле, спасибо. (Собирает обрывки письма.) Больше-то никто меня в этот день не поздравил и не позвонил. Друзья, после публикации моей книги о Власове, куда-то рассеялись. Ирина… моя вторая жена Ирина настаивает на разводе… Да… Хочешь, не хочешь, а пятьдесят лет не шутка. И я позвонил моей первой жене Галине и напросился в гости.

                Звонит в дверь. Появляется Галина.

ЮРА. Здравствуй…

ГАЛИНА. Здравствуй…

ЮРА. Ты не меняешься. Все такая же роскошная.

ГАЛИНА. Как тебе не стыдно?  Спасибо… У меня полголовы седой.

ЮРИЙ. Серьезно? А я не заметил. Алексей дома? -

ГАЛИНА.Нет, он теперь редко бывает. Проходи.

ЮРИЙ. О, кажется, еще мои тапочки!.. И вешалка та же… А чем Алексей сейчас занимается?

 ГАЛИНА. Не знаю. Он мне не говорит.

ЮРА.  Трудно тебе с ним?

                              У Галины моментально навернулись  слезы.

ГАЛИНА. Не спрашивай, а то заплачу.

ЮРА (с тревогой). Неужели до такой степени?

ГАЛИНА. Он ведь, знаешь, какой из Чечни вернулся, из плена… Совсем ненормальный… Два месяца в психушке лежал… Я уж думала сама вместе с ним туда же отправлюсь… Мне ничего не рассказывал, как там было… Спросишь что - сразу в крик, что мы, мол, все тут пьяницы и подонки. Это он там в плену у боевиков наслушался о русских… Да ладно, хорошо хоть живой вернулся… Если бы не Хазабика, одноклассница его, чеченка… Помнишь, которую он в школе еще от насильников спас?.. Если бы не она, так неизвестно бы еще как все обернулось. Есть хочешь?

ЮРА  (усмехнулся).У меня день рождения сегодня.. Юбилей.

                               Открывает коробку с тортом.

ГАЛИНА. Ой, в самом деле, прости! Я ведь совсем забыла. И подарка у меня…

ЮРА. Ерунда. Мой самый большой в жизни подарок - это ты.

ГАЛИНА. Ну…

ЮРА. Если бы ты тогда меня потерпела…

ГАЛИНА. Это все уже лишнее, Юрочка… Значит, так надо.

ЮРА. Кому?..

                                    Галина подходит к Юрию.

ГАЛИНА.Ну… Будь здоров и, по-возможности, счастлив.

                                            Целует его в лоб.

ЮРА. Спасибо. И ты.

ГАЛИНА (вдруг рассмеявшись). Знаешь, что я вспомнила? Помнишь, как Алексей залил тебе брюки борщом? Мы куда-то собирались, кажется на  какой-то просмотр, по-моему, в Дом кино, ты надел свой парадный костюм и попросил добавки, а Алексей с благими намерениями схватил половник, и половина половника с борщом оказалась у тебя на коленях. Ты бы видел свое лицо!..

ЮРА (с улыбкой). Да, я помню… Мы собирались на «Покаяние» Абуладзе. Начало перестройки.

ГАЛИНА. Господи… какое было странное время. .. Как это все казалось тогда важно, значительно… судьбоносно… Какая эйфория…Странно, мы этого не сознавали, но ведь мы действительно были тогда культурной столицей мира, я имею в виду всю страну… И - словно все в черную дыру провалилось, и на поверхности оказалась одна попса… Теперь это называется свободой. Интересно, не правда ли?.. Вот задача-то  для современного философа. Гламур и попса оказываются синонимом свободы!..

                    Он оставил свой борщ и печально смотрел на бывшую жену.

ЮРА (глядя на Галину, после паузы). Знаешь…

ГАЛИНА. Не надо, Юра… Мы теперь с тобой только друзья. Самые близкие…  Ближе тебя никого и нет. Между прочим, я прочла твое сочинение про Власова.

                    Юра насторожился.

ЮРА. И что?

ГАЛИНА. Все же мне не совсем понятно твое отношение к вождю.

ЮРА. А чего непонятного? Я старался быть объективным. Знаешь, есть такая серия «pro  и kontro»…

ГАЛИНА (перебив). Да знаю я все. Страна нуждается в своих героях. Но почему для измученной страны героем становится  Иосиф Джугашвили, а не, скажем, Николай Александрович Романов, вот в чем вопрос. Это я так, мысли вслух…

ЮРА. Николай Александрович Романов - это уже почти такая же удаленность в исторической перспективе, как и Михаил Федорович Романов…  А Иосиф Джугашвили - свой, он еще осязаем,  еще живы люди, которые… и прочее…

ГАЛИНА. Я понимаю этот соблазн для народа снова найти объект для поклонения, нет, даже не для поклонения, для самоуважения, для обретения точки опоры, когда все прочие опоры выбиты из-под ног. Но почему опираться нужно на сомнительного, мягко выражаясь, в достоинствах политика, а не на, скажем, Сергия Радонежского или Серафима Саровского? Одних только священников в тридцать седьмом расстреляно… десятки тысяч! Не считая остального народа. Для чего? Все должно иметь свои причины и цель. Для чего через двадцать лет победившей революции устраивать геноцид народа, ты можешь разумно объяснить? Ну, не вампир же он в самом деле, это глупо.

ЮРА. Знаешь, 37 год - это все еще для меня самого загадка. По идее Большого террора не должно было быть. В тридцать третьем-четвертом все уже устаканивалось. Коллективизация, в общем и целом, завершилась. И власть, вроде бы, готовилась к «замирению» с народом. Многие источники,  начиная с Троцкого,  говорят о том, что Сталин начал осуществлять контрреволюцию в стране, то есть, разруливать внутреннюю политику в сторону традиционных русских ценностей… Озлоблять и запугивать народ накануне неминуемой войны с Германией, в близости которой никто не сомневался, плодить внутренних врагов, готовых встречать немцев с цветами, - этого Сталину было не нужно…

ГАЛИНА. Юра, опомнись! О каком «замирении» ты говоришь!.. Не успела закончиться коллективизация, наступил голодомор, потом убийство Кирова и новая волна репрессий!

ЮРА. Ты еще повтори, что голодомор был устроен специально!

ГАЛИНА. Да мне без разницы: специально или не специально!

ЮРА. Вот! Ты рассуждаешь  как…зашоренный обыватель!

ГАЛИНА (с возмущением). Да у меня все родственники репрессированы! Бабка сидела! Дед-священник расстрелян! Отец пропал в лагерях!

ЮРА. У меня  тоже! И что?!

ГАЛИНА. Нашел, кого оправдывать! Параноика и людоеда!!

ЮРА. Послушай, Галина… Я никого не оправдываю, я просто хочу понять почему это произошло… Ты в состоянии различить эти две вещи?

ГАЛИНА (подавляя возмущение). Я постараюсь.

       Юра машинально потер лоб, как делал это всегда, когда собирался с мыслями.

ЮРА. Мы не знаем, что случилось тогда, на июньском Пленуме партии, когда ряд первых секретарей различных регионов страны потребовали от Сталина полномочий на осуществление чистки… Все это время господствовало мнение, будто бы Сталин и бесконтрольно правил страной. На самом деле шла очень тяжелая борьба с не желавшей расставаться с властью и жаждавшей крови, революционно настроенной партократией… От которой, между прочим, он и потерпел в результате поражение.  Для них ведь как стоял вопрос? Либо с принятием Конституции они теряют власть, либо, благодаря Большому террору, проваливаливается Конституция, проваливаются  выборы и сохраняютя тем самым их незыблемые властные позиции. Возможно, первые секретари сумели убедить Сталина, что по всей стране действительно готовится восстание против власти, фактически новая гражданская война, и это накануне войны с Гитлером… Ну и потребовали   чрезвычайных полномочий для НКВД, которые, в результате и были им даны. Сталин тогда еще доверял Ежову… И началось… В течении всего нескольких дней уже готовы были списки на местах… значит, «секретари» уже заранее подготовились. И если центр утверждал, так называемые, «лимиты», на определенное число репрессируемых по регионам, то на местах эти лимиты перевыполнялись в 10-15 раз! НКВД закусил удила! Ситуация вообще вышла из-под контроля! Началась та самая дикая вакханалия… Семьсот тысяч за полтора года расстреляли, полтора миллиона посадили в Гулаг. Но этого Сталину было не нужно… совсем. Не он был инициатором массовых репрессий. Это была месть «ленинской гвардии» Сталину .

ГАЛИНА. Нет, это какой-то кошмар!.. У меня давление поднимается…

        Галина встает из-за стола, достала из шкафчика  темный пузырек с каплями, налила  пол стакана воды, стала отсчитывать капли.

ЮРА (обиженно). Ну, извини…

        Галина выпила лекарство.

ГАЛИНА (ровным голосом). Скажи, пожалуйста… Не вдаваясь в причины репрессий, Сталин, как глава государства, несет за это ответственность?

ЮРА. Конечно. Что за глупый вопрос!

ГАЛИНА. Я просто хочу понять твою точку зрения. Ну, и кому же это было нужно, по-твоему?

ЮРА. Вот! Вот это и есть главное! Во всяком случае, Никита Сергеевич рвался пострелять изо всех сил. И пострелял в волю. А потом стал главным разоблачителем. И всех дружков-стреляльщиков реабилитировал… И таких «никиток» в то время!… Вот тебе пример. Крестьянское восстание в 21 году зимой в Западной Сибири. С чего началось? Забрали весь хлеб. Понимаешь? Весь! Оставляя людей на голодную смерть. Кто не захотел отдать все до последней горсти зерна, раздевали догола, ставили в яму, заливали холодной водой и замораживали… В 37 этого комиссара-ленинца, командующего замораживанием мужиков, расстреляли. А в 56, как «невинно пострадавшего» в годы «сталинских репрессий», реабилитировали!.. И таких «невиновных» было страшно много! Я вот про коллективизацию тоже сперва ничего не понимал. Для чего нужно было воевать с мужиками…

ГАЛИНА. А теперь понял?

ЮРА. Теперь - да.

ГАЛИНА. Ну - и?

ЮРА. Если тебе интересно…  все дело в том, что до революции товарный хлеб, то есть хлеб на продажу, в основном, производили крупные помещичьи хозяйства. Мелкий собственник в наших условиях проедал практически все, что выращивал, сам. Страна в 27 году столкнулась с катастрофической нехваткой хлеба. Единоличные крестьяне уже  не могли  прокормить город, вот и все. А поскольку времени на раскачку не было… Да и кто бы из крестьян добровольно разорил свое хозяйство и отдал все в колхоз! Потому и насилие, да еще и революционные перегибы на местах, как у нас водится…

ГАЛИНА. Да-а, Юрочка... Если бы я тебя так хорошо не знала…

ЮРА. То- что? Тоже зачислила бы в красно-коричневые?

ГАЛИНА. По крайней мере, я нее удивлюсь, если тебя писательская братия туда зачислит. (Усмехнувшись.) Получается снова: хороший царь и плохие бояре. Ладно, давай оставим. Это слишком взрывоопасная тема и… я не хочу с тобой ссориться. (Миролюбиво.) Ты что-нибудь сейчас сочиняешь? Менее возбудимое для общественного сознания?

ЮРА. Сочиняю...  Уже заканчиваю. О Колчаке.

ГАЛИНА. Удивительно… как тебя раскачивает… То Сталин, то Колчак… Ну, и почему же они все-таки не победили?

ЮРА. Кто?

ГАЛИНА. Белые.

ЮРА. Знаешь Шульгина? Василь Виталича?

ГАЛИНА. Не помню.

ЮРА. Так вот этот Василь Василич писал, что когда белые из «почти что святых»стали превращаться в «почти что бандитов», их дело было проиграно. Но дело даже не в этом…

ГАЛИНА. А в чем?

ЮРА. Белые - в основном - тоже были за революцию, только без большевиков. Между прочим, так называемые, европейские союзники Колчака условием своей военной помощи требовали от него доказательств приверженности к республиканскому правлению и демократическим ценностям, представляешь?! Отсюда я делаю вывод, что главной мишенью врагов России оказывалось ненавистное им русское самодержавие, русский царь. В этом все дело… Если бы высшие военноначальники и государственные деятели вместо «коленопреклоненных» молений Государю об его отречении, выполнили свою присягу, петроградский бунт был бы подавлен, первая мировая война выиграна… И все вообще пошло бы совсем по-другому...

      Хлопнула входная дверь. В прихожей -  Алексей.

АЛЕКСЕЙ. А где мои тапки? У нас гости?

     Галина вышла к сыну.

ГАЛИНА. Да,  гости… неожиданные. Вон другие тапки.

АЛЕКСЕЙ. И кто же нас навестил?

ГАЛИНА. Отец.

АЛЕКСЕЙ (скривился). Отец?!.. Который?

     Галина ничего не ответила и только смотрела на сына строго и осуждающе.

ЮРА (выходя из кухни). Здравствуй, Алеша… Отец - это я. Надеюсь, ты не будешь отрицать. Я виноват. Очень виноват. И перед мамой, и перед тобой. Если можешь - прости. Ну, а не можешь… когда-нибудь потом…может быть…

        Алексей пошатнулся.        

 ГАЛИНА. Алеша… Алешенька…

АЛЕША. Не трогай меня…

ЮРА. Алексей…

АЛЕКСЕЙ.  Не трогайте меня!..  Все теперь…  Все из-за вас!..

 ГАЛИНА. Что из-за нас? О чем ты?

АЛЕКСЕЙ. Все!  Все из-за вас!.. Господи!..  Вы же ничего не понимаете! Ничего!.. Они же ничего не понимают, Господи!.. Лучше бы это я!.. Лучше бы меня!.. Они же ничего не понимают!..

ГАЛИНА. Алешенька…. Мальчик мой… Ну, что тебя мучает, расскажи! Я же твоя мама. Я все пойму….

АЛЕША. Что я тебе расскажу? Что?! Что ты можешь понять? Что вы все можете понять? Вы можете понять, что человеку отрезают голову, как барану? Как это можно понять? Кто это может понять, Господи?!   Я больше не могу!.. Господи, я не могу больше, Господи!.. Он же хотел! Снять крест!.. Хотел!.. Я видел! Он хотел снять!!.. Я ему говорю: Вовка! Снимай! Ты - что?! Ты - что-о?!.. Подумаешь - крест!.. Какая тебе разница? Снимай! А он как… тупой! Стоит!… А этот говорит: Басхан, покажи, как ты умеешь резать русскую свинью!.. Как ты умеешь резать русскую свинью-ю!..

 

   В световом пятне: чеченец.

ЧЕЧЕНЕЦ. Сейчас мы вас будем резать, как барашков. Но мы даем вам шанс. Кто из вас захочет стать мусульманином и убивать с нами неверных, тому мы сохраним жизнь. А кто не захочет… (Улыбаясь, проводит рукой по горлу. Подзывает кого-то пальцем. Ласково.) Иди сюда.

   Появляется пленный солдат.

ЧЕЧЕНЕЦ (тыкая пальцем в грудь солдата). Что это у тебя?

СОЛДАТ. Что?

ЧЕЧЕНЕЦ. Вот это!

СОЛДАТ. А-а… (В сторону.) Этот крест мне надел священник, приезжавший к нам в часть и крестивший всех желающих солдат и офицеров. Желающих было много, и я тоже. Мы не слишком вдавались в подробности в вопросах веры, просто на войне это было как-то надежнее… Крест на груди давал ощущение какой-то защиты.

ЧЕЧЕНЕЦ. Сними.

    Руки солдата послушно потянулись к шее, затем замедлили движение и опустились вниз.

ЧЕЧЕНЕЦ. Ну? Чего ты ждешь?

СОЛДАТ. З-зачем… снять?

ЧЕЧЕНЕЦ (терпеливо). Жить хочешь – сними.

    Солдат снова потянулся к кресту, и, впервые посмотрев в глаза чеченца, опустил руки.

СОЛДАТ (в сторону). Я не смог бы объяснить, отчего не послушался главаря боевиков. Еще бы мне, девятнадцатилетнему парню, не вылезавшему в детстве из больниц, из детского дома да прямо в армию, еще бы мне не хотелось жить! И что мне , этот недавно надетый на меня крест? Я и не понял толком из того, что говорил священник, совершая это, как он нам объяснил потом, спасительное «таинство»… Но руки не поднимались снять крест, и я ничего не мог с ними поделать.

АЛЕКСЕЙ. Ну, сними ты! Что ж ты стоишь? Сними! (В сторону.) У меня тоже был крестик, от мамы, и я тайком, чтобы никто не заметил, заблаговременно снял и положил его в карман…

ЧЕЧЕНЕЦ (солдату). Значит, не хочешь жить. ( Кричит кому-то.) Арби! (Солдату.) Становись на четвереньки, башку на землю. Резать барашка будем.

АЛЕКСЕЙ. От группы чеченцев отделился один здоровяк и подошел к Вовке. А другой, с видеокамерой, вскинул ее на плечо, готовясь снимать «кино». Тот, кто подошел к Вовке, чуть не вдвое выше его, легко бросил его навзничь и достал огромный тесак. Вовка пытался встать, но чеченец снова уложил его одной рукой, прижимая его к земле лицом вниз. Вовка замер, потом, поеживаясь, стал быстро отодвигаться на четвереньках назад. Боевики засмеялись. Тот который был с ножом, его звали Арби, тоже улыбнулся. Отчего бы не повеселить товарищей? Он в два шага настиг Вовку и, схватив его за  волосы, снова пригнул голову к земле. Вовка опять дернулся, и Арби, довольный тем, что доставляет зрителям развлечение, слегка отпустил волосы, дал ему возможность снова немного попятиться.

ЧЕЧЕНЕЦ (с усмешкой).  Смотри-ка, не хочет! Держи крепче эту русскую свинью, Арби, не то убежит.

АЛЕКСЕЙ. Арби еще некоторое время к удовольствию товарищей позабавился с жертвой, пока ему не надоела эта возня и он уже всерьез, усевшись верхом на хлипкую Вовкину спину, стал сосредоточенно отпиливать ему голову.

    Смена света, музыкальный аккорд.

ЧЕЧЕНЕЦ (глядя на Алексея). А с этим что?

АЛЕКСЕЙ (шепчет). Господи! Господи! Господи, спаси!

ЧЕЧЕНЕЦ. С этим что?

АЛЕКСЕЙ. Господи, если Ты есть, спаси! Я буду служить Тебе всю жизнь!

ЧЕЧЕНЕЦ. Этого отпустим на волю. (В ухо Алексею.) Помни Хазабику!

АЛЕКСЕЙ. Теперь я его, наконец, узнал! Того, кто приходил к нам в класс после этой истории с Хазабикой и угрожал взорвать школу!.. И я глупо спросил… (Чеченцу.) А где она?

ЧЕЧЕНЕЦ. Дома. Где и полагается быть чеченской женщине. Сына нашего растит, нового борца за свободную Ичкерию. Запомни, русский. Можешь передать это своим федералам. Вы, русские, обречены. У вас нет мужчин. Ваши мужчины пьяницы и бездельники, ваши женщины – проститутки. Вы меняете жен и убиваете своих детей, у вас нет будущего. Ваш Бог отвернулся от вас, так вы ему противны. Вы все – продажные шкуры. Каждого из вас можно купить, разница только в цене, кого – за миллион, кого за бутылку водки. И мы будем вас стричь, резать и убивать до тех пор, пока не останется на нашей земле ни одного русского. Вы ответите нам за все! Вы заплатите нам за нашу кровь своей кровью! Но этого мало. Вы будете нам платить и платить, платить всем. Платить пожизненно. Мы заставим вас отстроить наши разрушенные города и села, воссановить нашу армию, наши заводы, школы и больницы, а взамен вы получите только нашу ненависть и наше проклятие! (Вдруг весело.) Смотри, русский, в другой раз не попадайся!.. Убью!

    Чеченец уходит.

                                           -----------------------------------

На сцене – Алексей, Галина. Они куда-то идут. 

ГАЛИНА (кому-то кричит). Долго еще?

    Появляется Шурка.

ШУРКА. Не-ет,  скоро. Хорошо - сухо а так бы ни в жизнь не дойти, как размокнет.

ГАЛИНА. Как же они живут? Без связи с внешним миром?

                               Шурка пожал плечами.

ШУРКА. А чего им? Картошка есть, мука есть, сухарей насушат…

ГАЛИНА. А ты… общался с отцом Феодоритом?

ШУРКА. Н-ну…

ГАЛИНА. И - какой он?

ШУРКА. Он-то?..  Хороший… чудной. Старый очень.

ГАЛИНА. А чем - чудной?

ШУРКА. Ну, как… Не знаю… сами увидите.

ГАЛИНА. А матушка Людмила?

                  Шурка поежился.

ШУРКА. Злющая.

ГАЛИНА. Злющая? Почему?

ШУРКА. Отец говорит: для смирения.

ГАЛИНА. Для чьего смирения?

ШУРКА. Должно - приезжих.

ГАЛИНА. А ты, Шура, кем хочешь стать?

ШУРКА. Я-то?.. Не знаю…

ГАЛИНА. Наверное, мечтаешь водить большие машины?..

ШУРКА. Не-ет… (Смущенно.) Вообще мечтаю - диаконом.. Только отец говорит, голос у меня не годится, силы нет. У диакона голос должен быть громкий.

ГАЛИНА. А почему дьяконом, а не священником?

                Шура засопел и ничего не ответил.

ШУРКА. Диаконом бы хотелось… Ну, вот здесь. Пришли.

ГАЛИНА. Красиво как…

            Появилась женщина в монашеской одежде с нестарым, но угрюмым и не предвещавшим ничего хорошего лицом.

ШУРКА. Мир дому вашему. Доброго здоровья вам, матушка Людмила.

            Не ответив на его приветствие, монахиня мрачно спросила.

МОНАХИНЯ. Ну, кого еще притащил? Говорила ведь: старец болен, никого не принимает, чего таскаться зря.

ШУРКА. Матушка Людмила, у меня письмо…

МОНАХИНЯ. Давай. Ну?!

ШУРКА. Отец Николай сказал, лично отцу Феодориту в руки.

МОНАХИНЯ. А я тебе говорю, дай сюда! Я сама знаю, что передавать отцу Феодориту, что не передавать! Мал ты еще со мной спорить! Ишь, выискался, от горшка два вершка! Давай, говорю, или проваливай! Буду я каждого нехристя до отца Феодорита пускать, чести много!

ШУРКА. Они не нехристи, они из Петербурга.

МОНАХИНЯ. А по мне хоть из самой Америки! Невидаль какая - из Петербурга!  И в Петербурге шантрапы полно!

ШУРКА. Ну, и чего вы всегда шумите? Я, что ли, их по своей воле привез? Скажу отцу Николаю, что вы не пускаете, сами потом  будете каяться.

МОНАХИНЯ. Ах ты, щенок! Если я и буду каяться,  не твоего это ума дело! Ясно? Отец Феодорит лежит - не встает, незачем ему глаза мозолить! Сказала: не пущу - не пущу!

ГАЛИНА (подойдя). Матушка Людмила, вы нас простите, если отец Феодорит болен, разумеется, мы не будем настаивать на свидании, но у нас действительно…  для нас очень важна эта встреча. Вы передайте только, что я - внучка священномученика отца Афанасия Преображенского… Если можно.

                   Монахиня искоса зыркнула на Галину и вдруг потупилась.

МОНАХИНЯ (на удивление тихо и мирно). Проходите.

                   Входят в  избу.

 МОНАХИНЯ. Обувь снимать не надо… Вытрите только, как следует, вот тряпка. (Шурке.) А тысмотри у меня! ( Подносит к его расплывшейся физиономии крепкий коричневый кулак.) Давай свое письмо, огарыш, не бойся, не проглочу.

                  С  достоинством удаляется за занавеску.

ГАЛИНА (в сторону). Пока монахиня отсутствовала, мы  с благоговейным вниманием рассматривали их жилье. Стараниями матушки изба сияла чистотой, печь побелена, крашеный пол вымыт, домотканые половички постелены, посуда на полках отдраена до блеска, клеенка на столе свежая, красный угол заставлен большими и маленькими иконками, в основном, бумажного производства. Вкусно пахло дровами и ладаном

МОНАХИНЯ. Идите, отец Феодорит зовет. Только не рассиживайтесь больно, батюшка плох. (Шурке.) А ты, огрызок, марш в сарай, дров мне наколи, неча без дела болтаться.

ШУРКА (невесело). Если благословите…

МОНАХИНЯ. Я тебя сейчас благословлю, кочергой! ступай вон!

             Увернувшись от оплеухи, Шурка выскакивает в дверь

С замирающим сердцем Галина и Алексей входят в комнату отца Феодорита. Он лежит на кровати на высоко взбитых подушках в облачении схимника. В комнате  полутемно и также белоснежно чисто. Теплятся разноцветные лампадки, и от этого полумрака, тишины и светящихся огоньков,  на душу спускается, обволакивая и убаюкивая ее, неземной, надмирный покой.

ГАЛИНА. Здравствуйте, батюшка. Благословите.

            Подходит к кровати и, опустившись на колени, складывает руки для принятия благословения.

СТАРЕЦ (осеняет ее голову крестом). Бог благословит тебя, Галина.

            Галина целует руку схимника и оглядывается на Алексея, как бы приглашая его последовать ее примеру.

ГАЛИНА. Это мой сын, Алексей.

            Отец Феодорит благословляет Алексея, и, помедлив, немного задерживает его голову в руках.

СТАРЕЦ (Алексею). Садись, батюшка, на стул… А мама пусть садится рядом со мной.

            Он указывает на кресло, стоявшее у его изголовья и покрытое белым чехлом.

ГАЛИНА (в сторону).Как это странно он выразился, обращаясь к Алексею, - подумала я тогда… Старец назвал Алексея батюшкой… Но размышлять было некогда. И не успела я ни о чем спросить, как отец Феодорит сам начал отвечать на все мои вопросы.

СТАРЕЦ. Отцу Афанасию я прислуживал мальчишкой, алтарником. Мне было лет пятнадцать-шестнадцать… Батюшка был из непоминающих…

АЛЕКСЕЙ. Это - как?..

ГАЛИНА (тихо). Я тебе потом объясню.

СТАРЕЦ. Декларация митрополита Сергия 27 года разделила церковь, Алеша. Большинство епископов и мирян не приняли той Декларации, подчинившей церковь безбожному государству, и прекратили поминать его имя за Богослужением. Потом стали сажать тех, кто не согласился с Декларацией, потом независимо от этого - всех подряд… Один человек в лагере рассказывал мне во время войны, как в Прощеное воскресенье в одном из московских храмов в 29 году Митрополит Сергий просил прощение у народа… так искренне, с такой печалью и болью, что всем стало его жаль… и даже те, кто не причащался у  митрополита и его клира, подошли к нему под благословение…

ГАЛИНА. Я читала, батюшка, об одном поразительном факте…Когда митрополит Сергий получил телеграмму о смерти в тюрьме архиепископа Иллариона, он заплакал. Но когда его попросили отслужить панихиду по усопшему, он отказался… Власть лишила  церковь  права на молитву!

                    Снова помолчали. Слишком тяжело было обо всем этом говорить.

СТАРЕЦ. Сатану перехитрить невозможно…  С ним невозможно идти на компромисс… Ему всегда нужно говорить твердое «нет» и идти умирать… Многие так и делали…

ГАЛИНА. Батюшка,  а как же вы?.. Вы говорили, что тоже были в лагере…

СТАРЕЦ. Божией милостью был…  Отца Афанасия арестовали в последний раз в 37 году. Храм закрыли, как говорилось: по просьбе трудящихся, клуб сделали.  Народ - кто постарше, - посетовал, поплакал, а молодежь - вся к свободе и прогрессу двинулась. Энтузиазм был огненный. Весело было старый мир-то крушить. Аж дух захватывало. Суды в школе устраивали над… Иисусом Христом… Прости, Господи! Какие-то вины Ему представляли и присуживали… расстрелять. (Перекрестился.) Помню последнюю Пасху перед батюшкиным арестом. Утром после литургии народ крестным ходом вокруг храма идет, а парни… озорники…уж не знаю, когда они на крышу залезли, сверху на своих мамаш и папаш мочатся… Было и такое на святой Руси… А меня уж в 38 подгребли. Тогда и старосту нашего арестовали и еще тройку-пяток крепких мирян за то что на дому молились… Без малого двадцать лет с перерывами в местах отдаленных… В перерывах-то и монашество принял… Слава Богу за все… Каких людей зато повидал! Господи!..  

ГАЛИНА. Батюшка, а что с семьей отца Афанасия стало - не знаете?

СТАРЕЦ. Матушку никуда не брали на работу, уж она просилась - на любую, лишь бы прокормиться с детками,  хоть как. С огорода жили, да кто Христа ради подаст - младшеньких побираться по деревням отправляла. А тут вскоре - война, немцы. Старики говорили: по грехам. Каялись, молились. Молодежь вся на фронт ушла. Да почти все и полегли. Бои здесь шли страшные... Матушка, говорят, перед самой войной умерла,  могилку-то ее вам отец Николай показал - нет еще?.. А деток по детским домам  разобрали… А старшие еще при отце Афанасии разъехались, кто куда…

ГАЛИНА. А вы здесь как?

СТАРЕЦ. Здесь я на покое. Матушка Людмила меня опекает, спасибо ей. А вы внучка отцу Афанасию - по отцу, по матери?

ГАЛИНА. По отцу. Отец - Сергей Афанасьевич. Педагогический техникум закончил перед войной. Это, я думаю, он свое происхождение как-то скрывал, иначе его бы до идеологической работы не допустили. Потом, правда, он все же решил стать священником,  но в 48-м его арестовали, через несколько лет он скончался в лагере. Я, вот, если позволите… - Галина торопливо раскрыла сумочку и передала батюшке фотографию отца Афанасия с семейством.

               Отец Феодорит подносит фотографию к лицу, медленно и широко крестится.

ГАЛИНА. Может, кто-то из семьи еще жив?

СТАРЕЦ. Богу все возможно, деточка. Да нам не все знать дано.

ГАЛИНА. Батюшка, я что еще хотела спросить… (В сторону.) У меня столько было вопросов! Когда я ехала сюда - вопросы роились в голове как пчелы, но вот - сижу пред лицом старца, святого человека и не знаю, о чем его спросить…. Ведь спрашивать надо о самом важном. А вроде, все и так ясно. Ясно, что все мои родные давно сгинули, погибли, а если кто и остался в живых… об этом я никогда не узнаю. Спрашивать о себе - уже не стоит… О сыне… боязно, вдруг что услышишь нехорошее? (Вдруг.) Батюшка, а почему нас все ненавидят… русских?

СТАРЕЦ (помолчав). «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое, а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир. Если Меня гнали,  будут гнать и вас…» Это относится ко всем, кто следует за Христом.

ГАЛИНА. Но разве русские сейчас следуют за Христом?.. Вы же видите за кем следуют теперь русские… куда все идет?..

                         Старец молчит.

ГАЛИНА (в сторону). Я его утомила? Зачем я спрашиваю? Разве я сама не знаю? Разве я не читала пророчеств? Разве еще сто лет назад не говорили отцы: если не покается народ…  Не покаялся. Но, может, еще есть надежда?..

СТАРЕЦ. Читайте Евангелие… Там все… Трезвитесь и бодрствуйте… Не угашайте светильника, как неразумные девы…И наблюдайте времена и сроки… жатвы… Живите по заповедям и будьте готовы в любой момент предстать пред Господом. Этого довольно, чтобы спастись.

ГАЛИНА. Но как же другие? Народ, дети - гибнут в грехах…

СТАРЕЦ (помолчав). Когда Антоний Великий, основатель вселенского монашества в 4 веке задавал подобные вопросы Господу, Тот ответил ему: Антоний, себе внимай!

ГАЛИНА. Но это же эгоизм!

СТАРЕЦ. А батюшка Серафим говорил по-другому: стяжи дух мирен и тысячи вокруг тебя спасутся.

ГАЛИНА (в сторону). Да, это правда,  мы все спасаем человечество… большевики хотели осчастливить народ и погубили его... Батюшка Серафим спасал себя и - скольких он спас, и до сих пор спасает!..  (Старцу.) Батюшка, а вам здесь не страшно? Вон у отца Николая бандиты недавно чудотворную икону из храма украли…

СТАРЕЦ. Все в Божьей воле… Сказано, ни один волос не упадет…

           Отворяется дверь. Тихонько входит матушка Людмила и встала у порога немым укором, давая понять пришельцам: пора. Пришельцы укор приняли, Галина поднялась с кресла.

ГАЛИНА. Спаси вас, Господи, отец Феодорит. Здоровья вам и долгих лет жизни. Простите нас, грешных, и благословите на дорогу.

СТАРЕЦ (крестя Галину). Не печалься, матушка, сын у тебя хороший, не осрамит род ваш. Послужит Господу…  Иди сюда, Алеша, наклони голову… (Перекрестив Алексея, надевает ему на шею крест и целует в лоб.) Храни, Господь.

 ГАЛИНА (В сторону.)  Как это отец Феодорит узнал, что на Алексее и впрямь нет креста? Сколько раз я покупала сыну крест и просила носить… а теперь вот сподобился получить от самого старца, теперь уж, надо полагать, не снимет.

                     Входит Шурка.

МОНАХИНЯ (обращаясь к Галине и Алексею). Молитесь обо мне, грешной рабе Божией Людмиле,  и я о вас буду молиться. (Шурке.) А ты, непутевый, кланяйся отцу с матерью, благодари за гостинцы, что не забывают нас, грешных, пусть приезжают, всегда рады. Ну, и все, езжайте с Богом! (Старцу, в ответ на его укоризненный взгляд, виновато, как бы оправдываясь.) Что-то погода мне нынче не нравится…

               Затемнение.

              Свет на сцену. Юрий один.

ЮРИЙ. Да, время бежит. Вот уже и мой пасынок Алексей закончил семинарию… и уже женат. И на ком!.. Я и представить себе этого не мог: на Маняше, моей французской двоюродной племяннице. (Звонок в дверь, Юрий открывает, входят Виктор Александрович и Екатерина Алексеевна.))  Проходите, мои дорогие… милости прошу… Как вам наш Ильмень?

ВИКТОР. Что вам сказать, Юрий Петрович…  Мы ведь в русской провинции в первый раз… В прошлом году не сумели приехать на свадьбу Маняши и Алексея…

ЕКАТЕРИНА. Впечатления разнообразные…

ЮРИЙ. Понимаю… Боюсь, вы разочарованы.

ВИКТОР. Издалека все кажется в ином свете… Но есть и обнадеживающие вещи.

ЮРИЙ. Например?

ВИКТОР. Например…  Например, подвижническая жизнь наших молодых… Мне это немного напоминает хождение в народ нашей интеллигенции в 19 веке…

ЕКАТЕРИНА. Ну, нет, Виктор. Тогдашняя интеллигенция несла  народу атеизм и социализм, а наши - совсем напротив.  Вот я о чем хотела спросить вас, Юрий Петрович. Манечка выглядит очень усталой и похудевшей, конечно, она всегда говорит, что все  хорошо. Но я же вижу… Ведь в бытовом плане  наша деревня все еще живет  в девятнадцатом веке. Конечно, Маняше трудно с малышом... Ведь будут же и еще дети…я не представляю…

ЮРИЙ. Увы, Екатерина Алексеевна, вы правы, жизнь у нас трудная, хотя мы все Маняше помогаем, сколько можем… А в нашем будущем доме предполагается и вода, и все прочее. Дети вам показывали фундамент? Место роскошное! Через год приедете - увидите новый дом!

ЕКАТЕРИНА. Дай-то Бог… Я знаю, что Манечкин отец разговаривал с кем-то из наших архиереев насчет перевода Алеши во Францию…

    Юра нахмурился.

ВИКТОР. Катенька, ну что же ты мучаешь Юрия Петровича! Еще ничего не решено! Да и захочет ли отец Алексей служить за границей! Это все очень сложно…

ЕКАТЕРИНА. Надю с Колей можно понять… И Манечка, и Федя - в России, дома одна Олюша…  Хорошо, когда вся семья  вместе. Сейчас такая обстановка тревожная…

ВИКТОР (с досадой). К чему эти бессмысленные страхования, Катя! Господь нас предупредил.«Смотрите, не ужасайтесь. Ибо надлежит все тому быть. И глады, и моры, и землетрясения, и восстанет народ на народ, и царство на царство». К чему эти страхования?  Мы стоим на пороге войны. Не сегодня - завтра, война неизбежна. Будет ли Россия по-прежнему проявлять страх и трусость, ее раздерут на части, проявит ли достоинство и мужество - весь мир встанет против нее. Мирного исхода нет. Мир кончился, когда Россия добровольно разоружилась. Теперь либо постепенная агония, либо - неравный бой. Наши предки не боялись идти в бой, зная, что идут на смерть. Нельзя принимать мир любой ценой.

ЕКАТЕРИНА. Ты забываешь о внуках…

ВИКТОР. Всегда до скончания времен будут и дети, и внуки, за которых будут трепетать их родители. Но трепеща за жизнь внуков, мы не должны забывать  о бессмертии. Человек неуничтожим.

ЕКАТЕРИНА. Да, но -  и Господь плакал об умершем Лазаре.

ЮРИЙ. Екатерина Алексеевна, не угодно ли для большего оптимизма перекусить с дороги?

ЕКАТЕРИНА. Не возражаю… Тем более, что у нас с собой кое-что есть… Французский сыр, шоколад… 

                         Стала вынимать из сумки продукты.

ЮРИЙ. Ну, это вы напрасно беспокоились. У нас ведь сейчас разве что птичьего молока… со всех сторон света везут…так что голода в 21 веке американское правительство в нашей стране не допустит. Если будем правильно себя вести.

ВИКТОР. А знаете ли, Юрий Петрович, лично для меня точкой отсчета начала нового века стало не разрушение американских торговых центров, а смерть Солженицына. Именно он вбил самый большой гвоздь в гроб мирового коммунизма…

ЮРИЙ. Дорогой Виктор Александрович, угрозы коммунизма - это детский лепет, по сравнению с выстраиваемой нынче новой тоталитарной системой глобальной мировой власти,. Все-таки коммунизм, пусть и в недостижимом идеале, речь вел о социальной справедливости, о счастье для всех…

ЕКАТЕРИНА. За исключением буржуев…

ЮРИЙ (с улыбкой). Буржуи должны были перевоспитаться в Гулаге и после стройными рядами примкнуть к трудящимся, я не об этом…  Новый мировой порядок не ставит вопроса о справедливости. Напротив. Его цель - осуществление в мире величайшей несправедливости: закрепить навечно  право на счастье для малой части избранных и превратить остальных  в изгоев и бессловесных рабов, обеспечивающих избранным сладкую жизнь. Если коммунизм обрекал на уничтожение буржуев в силу, так сказать, социального возмездия, то современный социал-дарвинизм намеревается подвергнуть репрессиям большую часть человечества, опираясь исключительно на право своей силы, своего могущества, своего богатства и так далее.

ЕКАТЕРИНА. И что же, по-вашему этому может противопоставить Россия?

ВИКТОР. И, главное - сможет ли?

ЮРИЙ. (задумчиво). Вы спрашиваете, что мы можем противопоставить апостасийному миру… Разве мы не знаем  пророчеств о грядущих судьбах России?..  Но окажемся ли мы достойными исполнения этих пророчеств? Сумеем ли стать  тем «малым стадом», «остатком святых», которые и нанесут удар «зверю из бездны» и до конца будут сопротивляться антихристу?.. Готовы ли мы исполнить до конца  свою историософскую задачу, «удерживающую» миссию Третьего Рима?..  Пока что мы впали в очередное искушение мамоной. Для так называемой «элиты» - это уже неотъемлемое право покупать королевские замки на Лазурном берегу Франции и всех прочих берегах мира, для всего остального населения - право валяться на пляжах Турции и Египта. И с этими правами вряд ли  захотят расстаться как те, так и другие. Между тем, спасение России в самоограничении, в аскезе, если хотите, в определенном смысле, - железном занавесе… Для этого должна быть политическая воля, единство народа и власти, и духовный разум. Вообще наша власть должна определиться. Нельзя хотеть быть немножко Сталиным и держать государственную казну в банках наших «стратегических партнеров». Либо мы начинаем проводить твердую и даже жесткую национальную политику, невзирая на мнение «мирового сообщества» и многочисленной пятой колонны, либо нас очень скоро раздавят… очень скоро. Но для этого нужно отказаться от идеала потребительского общества как от безальтернативной цели бытия… Возможно ли это?.. Думаю, что вне духовного понимания исторической миссии России - невозможно. из бездны"амипреткновения для " и на малой территории и на молое время?по-русски

ВИКТОР. Я с вами согласен… Кстати, о Сталине. Я тут получил недавно прелюбопытнейшую книгу из России. Написана она современными историками на основе ставших доступными  документов. И, знаете, история тридцатых годов и роль Сталина предстает совершенно в ином свете…

ЮРИЙ. Я думаю, как бы там ни было, но с именем Сталина навсегда будут связаны две вещи: Большой террор и Великая Победа. Вот в этих пределах и можно рассматривать его историческую роль. Он был первым и последним великим строителем красной империи. Но, построенная без Бога, она просуществовала всего несколько десятилетий... Именно мощь государственного строительства ему и не могут простить до сих пор враги России, прикрываясь стенаниями о репрессиях, которые, конечно же, никто не оправдывает. При этом стыдливо умалчивается о том, что геноцид начался не в 37 году, а в 17-ом  и продолжается в других формах  и по сей день.

ВИКТОР. И, знаете, ведь совершенно забывается о том, что репрессивный менталитет созидался революцией и годами безумной Гражданской войны, в которой так или иначе участвовал весь народ. Крестьяне громили помещиков, солдаты - офицеров, красные - белых и наоборот, большевики -меньшевиков, чекисты - буржуев, уголовники - всех подряд и так далее. Единственным методом политической борьбы и даже шире - устроения жизни вообще - оказался кровавый метод физического устранения несогласных. И этот метод установился , по крайней мере, на два и даже три десятилетия. Это колоссально много, это жизнь двух поколений. Этот кровавый метод, который только один и принят во всех революциях, не мог не привести к террору, как к единственному способу решению всех вопросов, как к стилю жизни. И  даже если Сталин, я это допускаю, как прагматичный человек, в середине тридцатых  уже не хотел террора для народа, но воспользовался им только для устранения своих политических оппонентов, этот метод  отомстил сам за себя. Ибо, «кто вял меч, от меча и погибнет.» И все же, имя тому беззаконию, которое творилось в те страшные десятилетия - не Сталин. Имя ему - легион.

ЮРИЙ. Знаете, Виктор Александрович, в последнее время я много общался с одним замечательным, недавно почившим старцем, одним из бывших насельников Гулага. Так вот он, этот старец, дал мне в связи с вопросом о Сталине очень верное направление мысли. Рассмотрите, сказал он мне, как русский народ в прежние времена оценивал всенародные бедствия: нашествие ли монголов, поляков, французов, моры или глады и так далее.  Прежде всего он воспринимал эти бедствия как кару Господню за свои грехи и каялся. А что у нас? Разве Ленин и прочие погубители России не являются такой же карой Божией за наши и личные, и исторические грехи? Но, увы, мы ни в чем не раскаялись. Мы не сказали: «достойное по делам своим приемлем». Мы сказали: это они во всем виноваты, а мы хорошие, мы - страдальцы, мы вообще ни при чем!..  Вот  вы очень точно сейчас заметили: именно легион бесов вошел в душу русского народа, освободившуюся от Христа и от Помазанника Божия… вихрем закрутил и сбросил в духовную пропасть, подобно евангельскому стаду свиней… Ослепление всего русского народа, всех слоев населения, включая церковных иерархов, оказалось поистине космическим умопомрачением. Вы, должно быть, помните это послание Синода, поддержавшего цареборческую февральскую революцию? «Доверьтесь Временному Правительству… Великое дело водворения новых начал государственной жизни… Да благословит Господь труды и начинания Временного Российского Правительства… вывести на путь истинной свободы, счастья и славы…» и прочее, и прочее, непростительно забыв  клятву шестьсот тринадцатого года о верности Дому Романовых, данную пред Богом навечно!.. Какая  трагическая всеобщая нелюбовь к царю! Какое Гефсиманское оставление… И какая поистине Христова кротость и любовь Царя-Мученика к народу, предавшему его на смерть и осмеяние!… А мы все заклинаем: Сталин!..

ВИКТОР. Я думаю, Юрий Петрович, корень всех прошедших, настоящих и грядущих катастроф - в неизбежном приятии падшего человека тех соблазнов, о которых говорит Господь. «Надобно придти соблазнам»… Для чего соблазн? Для чего искушение?..

    На этих словах неожиданно гаснет свет.

ЮРИЙ. Вот вам и искушение. Пробки, наверное… (выглядывает в окно). Да нет, пожалуй что, во всем доме… А свечей у нас не водится… Ну, что ж, посидим так. Для экзотики.

ВИКТОР. М-да… Так я продолжу. И среди всех соблазнов был у нас один соблазн сперва для высших кругов, а потом и для всего народа русского целокупно, - прельщение Западом. Митрополит Вениамин Федченков говорил Врангелю:  Ваша армия героическая, но ведь она некрещеная…

ЮРИЙ. И, пожалуй, главный соблазн, если хотите, столь близкий сердцу современному человеку: «будете яко бози»… (Зажигает свечу.) Уж очень хочется жить без Бога, но быть «яко бози»… Уже и башни вавилонские возведены, и дети в пробирке рождаются, и вот-вот еще немного и - бессмертие для избранных в кармане. Совсем еще чуть-чуть и - «бози! бози!» Рабы и «бози»…

ЕКАТЕРИНА. А я вам все-таки вот что скажу, друзья мои, если бы Алексей и Маняша переехали в Париж, я бы была счастлива!

                            Юрий задувает свечу.

                            Свет на сцену. В световом пятне:

                            Маняша и Алексей.

МАНЯША. О чем ты думаешь?

АЛЕКСЕЙ. О разном… А ты?

МАНЯША.  А я… о том, как два года назад ты сделал мне предложение. Вот на этом самом месте.

АЛЕКСЕЙ. Разве я тогда сделал?

МАНЯША. Ну, да, конечно… Только не словами…

АЛЕКСЕЙ. А как?

МАНЯША. Ну… так, без слов. Помнишь?

АЛЕКСЕЙ. Помню… Я тогда хотел стать монахом, но отец Феодорит сказал мне: «Бог усмотрит тебе невесту».

МАНЯША. Потрясающе какой… прозорливый.

АЛЕКСЕЙ. Да…

МАНЯША. Знаешь, мне кажется, эта папина идея, перебраться нам жить во Францию, тебе совсем не по душе.

АЛЕКСЕЙ. А тебе?

МАНЯША. Мне? (На мгновенье задумалась.) Ты же знаешь, я - как ты.

АЛЕКСЕЙ (в сторону). Да, она всегда так и говорила. Но насколько искренне? Не обманывает ли она себя? Не станет ли после жалеть и раскаиваться, что испортила себе жизнь? (Вслух.) Если хочешь, ты можешь  жить во Франции… сколько хочешь.

МАНЯША. Как это?  Без тебя? Ты шутишь?

АЛЕКСЕЙ (уклончиво).  Почему…

МАНЯША. Или вежливо меня прогоняешь?

АЛЕКСЕЙ (через небольшую паузу). Я думаю, для тебя так лучше.

МАНЯША (в сторону). Легче всего было бы обидеться и заплакать. Разве я когда-нибудь жаловалась? Или унывала? Или давала когда-нибудь повод сомневаться в моей любви, в  терпении и преданности?  (Вслух. Спокойно и ясно.) Ты мой муж. Где будешь ты, там буду и я. До конца жизни.

    ( Алексей благодарно обнял ее, и они  сидят, обнявшись.)

АЛЕКСЕЙ. Знаешь, мне приснился сегодня сон…Огромное море людей. Куда-то они медленно бредут в серой мгле. Лиц не видно. Одно колыхание бесконечного потока движущихся тел. И я в этой толпе. И тоже как и все, куда-то иду. И, как все,  не знаю, куда. И что это: день или ночь - тоже неясно. Нет солнца, нет звезд, нет луны. И никто не знает, сколько мы так идем: дни, месяцы или годы. И когда закончится этот путь, и где. И закончится ли когда-нибудь. Я пытаюсь вглядеться в лица соседей, чтобы что-нибудь прояснить: что они думают об этом удручающе непонятном и странном движении без цели. Но я так и не смог разглядеть ни одного лица, поймать ни одного взгляда. Каждый был словно отгорожен от всех невидимой, непроницаемой стеной, и мы шли, как глухие и слепые, не видя ни дороги, ни лиц сопутников… И еще я видел, как кто-то то там, то здесь, вдруг останавливались, изнемогши, в этом бессмысленно-одичалом походе и тихо ложились на землю, и засыпали. А другие, не обращая внимания на усопших, также бессмысленно и понуро с ослепшими очами, шагали, шаркая по земле ногами,  дальше. А другие, группами, сворачивали и уходили в стороны и оттуда начинали доноситься  приглушенные крики, невеселое, леденящее душу, веселье… И вдруг где-то далеко-далеко, на самом горизонте я увидал вспыхнувшую точку огня. Этот огонь, разрастаясь, становился ровным и ясным светом, и  свет этот  наполнял  душу надеждой, радостью, любовью, смыслом. Каждой клеточкой своего отчаявшегося существа я теперь знал, что идти надо туда, только туда, где сиял свет, несущий спасение от бессмыслицы и непременной погибели. И я громко закричал, указывая идущим со мною рядом людям на этот свет. И долго, до хрипоты убеждал, звал и призывал, пока не выбился из сил. Но никто не обращал внимания на мои призывы, никто не повернул и головы, чтобы поднять глаза и посмотреть в сторону спасительного света. Все по-прежнему медленно брели, едва передвигая ногами, опустив головы и глядя перед собой пустыми глазницами… И тогда, обливаясь слезами от напрасной борьбы, я пошел поперек толпы, разрезая толпу, прямо на свет один. И когда я выбрался, наконец, на ровную дорогу, ведущую к свету, я с изумлением и великой радостью вдруг увидел, что я вовсе не один. Что этой дорогой идут другие, и что их тоже много, хотя и не так много, как тех, кого я оставил, кого так и  не смог увлечь за собой. Я никого из них здесь не знал, но все они были мне почему-то знакомы, близки и родственны, как братья и сестры. Ослепительная, как вспышка молнии, радость пронзила мое сердце и я проснулся…

МАНЯША (в слезах). Мы никуда не уедем отсюда… из России… никуда… Что бы ни случилось… Как бы ни было трудно… потому что… надо же, чтобы Бог спасал наших людей… надо же…  чтобы Богу кто-то помогал  спасать тех, кто еще желает спасения.